Светлый вечер с Юлией Меньшовой (эфир от 03.02.2015) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с Юлией Меньшовой (эфир от 03.02.2015)

* Поделиться

Меньшова Юлия 2В гостях у программы "Светлый вечер" была известная актриса и телеведущая Юлия Меньшова.
Наша гостья говорила о своей работе в театре, кино и на телевидении, о своей семье и воспитании детей, о том как пришла к вере, а также размышляла, сложно ли жить по Евангелию, и что такое Любовь.

Ведущие: Алексей Пичугин, Алла Митрофанова

А. Пичугин

— Здравствуйте, в эфире программа «Светлый вечер» на светлом радио, Алла Митрофанова, я, Алексей Пичугин.

А. Митрофанова

— Добрый, светлый вечер!

А. Пичугин

— У нас в гостях сегодня Юлия Меньшова, актриса, телеведущая. Юлия, здравствуйте!

Ю. Меньшова

— Здравствуйте!

Наше досье

Юлия Меньшова. Родилась в Москве в семье кинорежиссёра Владимира Меньшова и актрисы Веры Алентовой. Окончила Школу-студию МХАТ и играла в Московском Художественном театре. С середины 90-х работает на телевидении. Большую известность получила как ведущая ток-шоу «Я сама», которое выходило на канале «ТВ-6» с 1995 по 2001 год. Сейчас на «Первом канале» Юлия Меньшова ведёт программу «Наедине со всеми». Замужем за актёром Игорем Гординым, воспитывает двоих детей.

А. Митрофанова

— Юлия, вы несколько лет назад дали большое и серьёзное интервью журналу «Фома».

А. Пичугин

— Это наши друзья хорошие.

А. Митрофанова

— Да. Собственно, мы, скажем так, ментальные братья. Дело в том, что когда я, готовясь к беседе с вами, открыла и перечитала этот текст, то очень удивилась такой формулировке, тому, что вы сказали про шоу-бизнес: «Человек, который находится внутри этого процесса волей или неволей должен обязательно давать интервью, должен как-то присутствовать в публичном пространстве и так далее».

Ю. Меньшова

— Конечно.

А. Митрофанова

— И я себе задала вопрос, на который я бы хотела услышать ваш ответ. Вы — верующий человек, вы этого и не скрываете. Вы работаете в шоу-бизнесе, во всяком случае, заняты...

Ю. Меньшова

— Я бы не назвала сферу своей работы шоу-бизнесом. Всё-таки шоу-бизнес, мне кажется, больше относится к такому абсолютному развлечению как эстрада. Вот это шоу-бизнес. Потому что эстрада — это одновременно и вид искусства, но и прекрасный способ зарабатывания больших денег. Это именно законы бизнеса там диктуют свою специфику, театр никогда не зарабатывал больших денег, во всяком случае, исполнители там: актёры или даже кинорежиссёры, тем более уж театральные режиссёры. Кино тоже назвать таким элементом шоу-бизнеса трудновато, если опять-таки касаться моей профессии. А то, что касается телевидения, то, в общем, я тоже в большей степени исполнитель. Я же не владею никаким контентом, чтобы с него зарабатывать. Поэтому я себе не очень бы отнесла к этой категории. Но тем не менее, я слушаю ваш вопрос.

А. Митрофанова

— А вопрос, собственно, о том, что каково вот это — находить сочетание между внутренним миром и необходимостью присутствовать во внешнем пространстве?

Ю. Меньшова

— Мне не плохо находить эту меру, потому что я, в общем, существую в гармонии с самой собою. У меня нет никаких таких острых противоречий. Да, меня немножечко раздражало, я бы сказала, когда был период, когда я вела программу «Я сама», и была такая большая популярность. Раздражал подход журналистов, которые, когда я отказывала давать интервью, потому что не хотела давать какому-то изданию или потому, что считала, что их много и прочее, когда мне говорили: «Чего вы капризничаете, чего вы артачитесь — это ваша работа, вы должны, как говорится». Я, вообще, не очень люблю, когда надо мной нависают с каким-то «должны», и особенно когда внедряются в моё понимание моей жизни с какими-то своими лекалами и законами. Но я как-то не тушевалась и говорила, что никому нечего не должна, и продолжала себе существовать дальше.

А. Митрофанова

— А вы в жизни как для себя расставляете приоритеты? Работа, семья, вера? Или это как-то всё взаимосвязано и неразрывно?

Ю. Меньшова

— Нет, это всё взаимосвязано. Мне кажется, хотя, конечно, с годами мои приоритеты всё больше и больше склоняются в сторону семьи. Я всё больше и больше начинаю чувствовать не на уровне ума, что ли, не на уровне долга, а на уровне сердца, что если чего-то с моей семьёй, то я готова всё отставить в сторону в любой момент и заниматься ими. Хотя не такая уж я замечательная, что эта жертвенность моя абсолютно... Если б меня поставили, наверно, перед выбором: никогда больше не будешь заниматься работой — это было бы жёстко для меня. Но я просто чувствую, что с годами, действительно, интересы моей семьи — они такие не на уровне самодисциплины, а на уровне того, что это сердечная моя потребность: знать, что у всех всё в порядке, и, в случае чего, рвануться подкладывать соломку или подставлять плечо. Как это так естественно произошло.

А. Митрофанова

— У вас двое детей. А какая вы мама? Вы мама-друг или мама, покровительствующая такая, окутывающая, укутывающая, или, наоборот, мама, которая воспитывает самостоятельность?

Ю. Меньшова

— Знаете, сейчас моему старшему сыну 17 лет, моей младшей дочери 11, то есть она входит в переходный возраст. То есть они перестали быть такими сладкими-сладкими детками, они уже такими стали людьми. И я начинаю переоценивать свой материнский опыт. Мне сейчас начинает казаться, что я много ошибок допустила. Не потому, что я вижу на выходе что-то такое совсем ужасное.

А. Пичугин

— Наверное, у всех родителей со временем это приходит?

Ю. Меньшова

— Ну, вот да. Наверное, настало это время моё, когда... Потому что есть момент в материнстве, в родительстве такой: отдача, отдача, отдача... А потом начинают возрастать твои плоды. И вот сейчас я нахожусь как бы в периоде наблюдения взрастания плодов, когда я... Слава Богу, нельзя сделать каких-то окончательных выводов, они всё равно ещё молодые. Старший — молодой человек, эта ещё совсем подрастающая. Мне почему-то кажется, что я была очень такой мамой, настолько много...

А. Пичугин

— Разрешающей?

А. Митрофанова

— Отдающей!

Ю. Меньшова

— Мало наказывающей. Я обо всём хотела договориться. Всё объяснить.

А. Пичугин

— Разве это не замечательно?

Ю. Меньшова

— Вы знаете, я вот что думаю. Я вам скажу, почему не замечательно. Я тоже так считала, я тоже … Вы знаете, мы же все так или иначе от какого-то берега отталкиваемся. Я отталкивалась от своего берега воспитания, меня как воспитывали. Я считала — вот это вот было обидно, это — было нехорошо. Потом, поколенческая проблема. Мы все, так сказать, стали...

А. Пичугин

— А поколения-то разные. Время тоже меняется.

Ю. Меньшова

— Ну, да. Я имею в виду моё поколение. Те ошибки, которые допущены, мне кажется, они допущены всем нашим поколением. У нас у всех были няни, вот у моего поколения уже, работающего. Потому что по-другому было не справиться. Бабушки и дедушки не особенно помогали, значит, вот — няни. Значит, тебя нету дома, ты приходишь домой, ты хочешь быть со своим ребёнком в радости, в любви. Ты чего-то пропускаешь, наверное, какие-то детали за счёт того, что были няни. И желание радости, любви и такой бесконфликтности, оно, мне кажется, вот... Я сейчас почему к себе имею претензии? Потому что мне кажется, что я-то вот хорошо знаю систему: без труда не выловишь и рыбки из пруда. А вот знают ли мои дети? Мне это кажется сейчас сомнительным. Понимаете? Вообще, это поколение, оно немножко... У них есть свои проблемы, свои страхи, они отягощены своими сложностями. Никогда не бывает ни одно поколение типа хуже, лучше. Всё у всех как-то скомпенсировано.

А. Митрофанова

— Они просто иные.

Ю. Меньшова

— Иные. Я сейчас про себя думаю: «Вот слишком как-то было легко. Вот как-то не было такой системы, когда надо было что-то заслужить прям трудом, прям замучиться, чтобы заслужить».

А. Пичугин

— Но вы говорите, что они не очень понимают вот этого правила про труд. Но сыну уже 17 лет, соответственно, он подходит к возрасту, когда пора что-то выбирать, и уже какие-то первые карьерные шаги, пускай даже в сторону института, делать. У него есть какое-то видение — что он хочет?

Ю. Меньшова

— Есть. Я не очень готова комментировать, какое у него видение, потому что он, действительно, такой самостоятельный.

А. Пичугин

— Ну, естественно!

А. Митрофанова

— Пусть решает сам!

Ю. Меньшова

— Дело не в этом. Дело в том, что просто мне даже неловко об этом говорить. Он уже такая — личность, другой человек. Мне как-то комментировать его в таком качестве: мой сын думает — это как-то...

А. Пичугин

— А, вот. Это же на самом деле замечательная фраза! Вы говорите, что, может, допускали какие-то ошибки в воспитании раньше. Но вы же понимаете, что это уже личность, что он сам делает выбор.

Ю. Меньшова

— Я всегда это понимала.

А. Пичугин

— Ведь некоторые родители стремятся своих детей вести там до 25-и, 40-а, 55-и лет, каждый раз показывая им их какие-то, может быть, ошибки.

Ю. Меньшова

— Вы знаете что, я всегда понимала, что они абсолютно отдельные от меня люди, личности. Я даже когда мой сын родился, я вот его держала на руках — ещё в роддоме с ним находилась — смотрела на него, и у меня не было вот этого, знаете, ощущения такого собственничества — что вот это «моё»! А наоборот было какое-то ощущение того, что: «Ой, ну надо же, вот мне в руки дадено на воспитание. Совершенно отдельная душа». Вот так вот ко мне Господь Бог снизошёл и дал мне в руки, как бы поставив такое условное обозначение: «Это твоё!» Но это очень условное обозначение — моё и моего мужа, там. Поэтому уважение-то к личности у меня было всегда. Другой вопрос, что... Вот мои муки заключаются, например, в том, что я считаю, что моё поколение, нас не спрашивали: «Что ты будешь на обед?» — условно говоря. Ты приходил, обед был готов. Ты там любишь, не любишь — неважно. С моими детьми в этом смысле не забалуешь. Я приготовила, они пришли и сказали: «Не хочу». «Как? — говоришь ты — не хочу. Подожди, но больше нет ничего», — «А, не хочу!» И я понимаю, что...

А. Митрофанова

— «Пойду поем в кафе».

Ю. Меньшова

— Ну, «пойду поем в кафе» — это, положим, я тоже не особо разрешаю. Но я, тем не менее, моё же материнское сердце мучается, что они голодные, я начинаю метать чего-то на стол ещё. С одной стороны, я понимаю, что это ужасно, вот сейчас. Даже не потому, что мне как-то эгоистически тяжело или ещё что-то, потому что — ну, что это такое? Ну, что это за хамство — «не хочу»? Это с одной стороны. С другой стороны я понимаю, что это плоды как раз моего воспитания. Потому что вот у меня такого выбора не было и мне очень хотелось дать этот выбор моим детям. Мне хотелось всё время расстилаться и говорить: «Вы что будете — чёрный или белый хлеб, или серый?» И это касается на примере еды, это касается всего. Мне хотелось дать этот выбор. Сейчас я думаю ещё об одном аспекте, что вообще-то есть, наверное, возраст, с которого этот выбор надо начинать давать. А у меня это с детства было, понимаете? Вот с рождения было это уважение к личности, которой всё время давали выбор. Я думаю, что до какого-то момента, наверное, ребёнок, вообще-то... Вообще-то это может его даже застрессовывать — что ему всё время дают выбор, что он должен принимать решение. Мне кажется, что до какого-то момента, теперь...

А. Пичугин

— Но это же хорошая подготовка, ему же всю жизнь придётся их принимать.

А. Митрофанова

— Подожди, Лёш, это спорный вопрос!

Ю. Меньшова

— В общем, я сейчас с вами делюсь своими муками того, что я думаю: «Вот была я в этом права или не права? Или я слишком...» Потому что этот выбор всё равно такой, знаете — как бы так кажется, что это личностный выбор. Потому что он сильно прикрыт-то родителями-то — какие-то поигрушки, выбор очень часто. Я думаю: «Может, это баловство?» Не в смысле того, что они избалованы, но в смысле такой вот... ерунда, на самом деле.

А. Митрофанова

— Очень глубокий вопрос, надо подумать на эту тему. Может, даже кого-то из экспертов пригласить в студию пригласить, чтобы об этом поговорить. Юля, а знаете, о чём хочу спросить у вас? Есть замечательное высказывание одного священника по поводу детей, он говорил: «Дети нам даны Богом для того, чтобы мы их вернули». Вот вы как это понимаете, вы бы с этим согласились, оспорили?

Ю. Меньшова

— Согласилась. Как, собственно, любая душа пришла сюда для того, чтобы потом вернуться.

А. Митрофанова

— То есть вот мы родители, они нам даны на время, чтобы их потом...

Ю. Меньшова

— Чтобы мы их достойно воспитали. Но не с той точки зрения, чтобы он не опозорил моё имя, хотя этого тоже бы хотелось, наверное, но это эгоистический как раз аспект. Чтоб мы достойно воспитали, чтобы они справились с теми испытаниями, которые выпадут на их жизнь, а они выпадут в любом случае, как бы мы их не хотели от этого оградить.

А. Митрофанова

— Обложить подушками безопасности.

Ю. Меньшова

— И чтобы они справились исходя из какой-то концепции, в которой ты их воспитал и дал какие-то ориентиры добра, зла, полезности или бесполезности чего-то. И потом они всё равно вернутся к Богу. Это, собственно то, о чём я вам говорила, когда я смотрела на своего сына, понимала: не моё! И никогда не пришло это чувство — «моё». Знаете, но это данность, это не то, что я как-то в себе воспитывала. Просто вот данность такая. Я как-то это осознавала, что «не моё».

А. Пичугин

— Актриса и телеведущая Юлия Меньшова сегодня вместе с нами проводит этот светлый вечер на светлом радио. Юля, вам тоже часто приходится — мы уже возвращаемся к работе, детей так вот всё-таки назад, — вам часто самой приходится брать интервью. А что для вас самое главное в работе именно вот в такой, можно сказать, журналистской? Что вы сами всегда хотели бы в первую очередь узнать у человека, у собеседника, есть какие-то вот такие знаковые темы, вопросы?

Ю. Меньшова

— Нет, к каждому человеку абсолютно индивидуальный какой-то подход происходит. Нет у меня такой моей линии, которой я вот... всегда хочу узнать. Хотя, наверное, отчасти нашу программу характеризует — и это то, что сформировано мною, — что всё-таки мне любопытна частная жизнь человека: как раз его поведение в семье, какой он родитель, какой он муж, жена, сын, дочь. Потому что мне кажется, что это нас тоже очень характеризует. Для меня — так вообще в большей степени характеризует человека, чем его любая профессиональная деятельность. И добавляет какие-то акценты, нюансы, краски в его портрет. И потом мне кажется, что именно в этой теме люди открываются не умом, а сердцем. А сердечный портрет человека — это самый объёмный портрет, который только может быть. Потому что там не нужно высоколобых вопросов и не нужно каких-то таких сложносочинённых каких-то тем философских. Иногда бывает, что через какую-то деталь, через какой-то крошечный ответ на какой-то вроде бы незначительный житейский вопрос, ты понимаешь так — ух — у тебя вырастает вся личность, ты всё про этого человека понимаешь, какой он, какой его склад и как он смотрит на жизнь, и что для него в приоритете.

А. Пичугин

— А подходы, какие-то взгляды на саму профессию у вас изменились со времён программы «Я сама», с 90-х годов?

Ю. Меньшова

— Я думаю, что изменились в контексте того, как изменилась я. Потому что я стала старше, а, становясь старше, я становлюсь всё менее и менее максималистична. Я всё больше допускаю в человек слабостей. И всё больше и больше готова их прощать и понимать, и не противопоставлять ничего этому. Говорить: «Ну, вот такой факт. Вот так человек устроен».

А. Митрофанова

— Мне очень нравится, как вы ведёте программу «Наедине со всеми».

Ю. Меньшова

— Спасибо.

А. Митрофанова

— Спасибо вам. С удовольствием, например, вспоминаю сейчас. Приходит на ум, к примеру, программа с замечательной актрисой Ингой Оболдиной. Где вы — вот то, что вы говорите про сердечный портрет — вы же нашли возможность раскрыть этого человека с разных сторон, через её близких, через людей, которые... широкой публике совершенно не известны факты её биографии, вдруг выясняется, что она помогала такой-то семье, сделала то-то, сделала то-то. Вот через такие вот добрые дела. Вы знаете, когда говорят о разговоре о личной жизни с человеком, чаще всего в современной журналистике подразумевается копание в совершенно других вещах.

А. Пичугин

— В корзине с бельём...

А. Митрофанова

— Вы это делаете совершенно иначе. Вы как для себя это определяете? Какие для вас темы запретные, какие для вас темы приоритетные? Где грань дозволенного и недозволенного? Это вот журналистский вопрос такой.

Ю. Меньшова

— Ой, трудно мне это обозначить так вот, сказать, что «вот я для себя имею какую-то такую хартию внутреннюю написанную, что вот сюда я хожу, а сюда не хожу». С Ингой Оболдиной, кстати говоря, была очень трудная программа для меня. Потому что она крайне закрытый человек и не готова была пускать вообще. Готова была говорить о каких-то творческих работах. Но, к сожалению, это надо понять, принять, признать. Так сказать, зритель, который сидит перед экраном телевизора, есть же свои законы драматургии и, как бы сказать, как раз люди, которые занимаются актёрской профессией, могли бы это понимать, но просто не дают себе труда об этом подумать. Телевидение по тем же законам существует, что и театр, и кинематограф. Зритель хочет идентифицироваться через любого героя, он хочет сказать: «Этот человек такой же, как я». Когда человек сидит и говорит: «Я снимался в таком-то фильме, я играл в таком-то спектакле», — я не могу с ним идентифицироваться, потому что я не артистка, условно говоря. И она мне нравится, но я не понимаю, через что я её к себе приближаю. Как только любая артистка, певица и прочее, любой медийный персонаж говорит: « А вот мой муж, мне было больно» или «Мой ребёнок, мне с ним было сложно», — всё, это тут же мостик, тут же тебя слушает, тут же готов воспринимать от тебя опыт и так далее. Поэтому я бы сказала, что... Может, это отчасти и ответ на вопрос, куда можно, куда нельзя. Почему я интересуюсь этой личной жизнью, так называемой? Ну, конечно же, только в тех рамках, которые допускает сам человек. Да, я пытаюсь идти к достаточно острым темам, к болезненным иногда темам. Потому что мне кажется, искренно мне кажется, что это самое бесценное, чем мы можем поделиться друг с другом — сказать: «Мне тоже было больно» Или сказать: «Мне тоже было трудно». И я с этим справлялся так-то. Это то, что вселяет надежду, веру, любовь. Вот именно это. Когда мы уравниваемся, когда мы все становимся... Вот мы все — люди — мы все живём свою жизнь довольно сложно. И каждый из нас через кризисы как-то проходит.

А. Пичугин

— Ну, такой своеобразный смыв глянца.

Ю. Меньшова

— Ну, да. Вообще, меня, если честно говорить, меня не интересует информационный ряд, условно говоря, сюжет. Вот «у меня был муж, я с ним разошлась» — это сюжет. Это то, что обычно востребовано как раз-то глянцевыми журналами или жёлтой прессой. Меня интересует как.

А. Пичугин

— У вас получается человек в пейзаже. То есть не биография в целом, а именно личность, которая выходит за рамки биографии.

А. Митрофанова

— Разговор о людях и смыслах, скажем так.

Ю. Меньшова

— Да

А. Пичугин

— У нас, кстати, девиз программы, о котором мы забываем периодически: не о событиях, о людях и смыслах.

А. Митрофанова

— Да, есть в этом некое созвучие. Знаете, съёмочная площадка, насколько я её представляю — это такое место концентрации напряжения. Огромное количество людей, каждый со своими вопросами, требованиями, со своим настроением, что не всегда профессионально, тем не менее, мы — люди, и никуда от этого не деться. И есть вы. Вы в кадре, вам нужно держать марку. Как вы справляетесь с этим напряжением, если, к примеру, что-то расстраивает, что-то, что остаётся за кадром — мы этого не видим, но это же есть? Как вы справляетесь?

Ю. Меньшова

— Я стараюсь. Во-первых, не так часто меня что-то выводит из строя. Я как-то достаточно адаптирована.

А. Пичугин

— Уже профессионально, наверное.

Ю. Меньшова

— Я не знаю даже, я бы не назвала это профессиональным. Я думаю, что это свойство тоже какое-то на уровне того, что вот это дано мне, наверное, от Бога. Я очень легко общаюсь с людьми. Мне, правда, легко это даётся. Я быстро чувствую интонацию человека, я очень ощущаю дискомфорт его или комфорт. Я интуитивной ощупью понимаю, как расслабить, как успокоить, чего боится человек сейчас, почему он напряжён, что потешит его самолюбие отчасти, и что ему нужно. Потому что это тоже какая-то такая слабость где-то, которую нужно погладить и утешить как бы. И поэтому для меня это вот не трудно, это дано. Я думаю, что поскольку я в большей степени, вообще-то, думаю о своём собеседнике, чем о себе, я, вероятно, в меньшей степени, я даже не замечаю, что что-то там есть такое на площадке, что мне надо преодолевать. Я как-то это преодолеваю по пути и даже иногда не вспоминаю. Но бывает, когда у меня какая-то возникает не очень приятная эмоция к моему собеседнику в результате, скажем, именно вот того, как обставлен приезд человека, того, как он себя ведёт перед заходом в студию, того, как опаздывает, какие условия выставляет. Такое свойственно, я бы сказала, именно миру шоу-бизнеса. Прямо это меня поражает — насколько это вот прямо...

А. Пичугин

— Ну, всё меньше и меньше, как мне кажется. В своё время я тоже поработал немного в этой сфере. И мне кажется, что в общении с людьми, которые имеют непосредственное отношение к шоу-бизнесу, мне кажется, что сейчас всё исправляется потихоньку.

Ю. Меньшова

— Возможно, я просто не так много с ними сотрудничала, с этими людьми. Но, практически без исключений, если это будет представитель эстрады, значит, мы будем иметь какие-то осложнения. Значит, это будет что-то. И мне важно в эту минуту не завестись, потому что я завожусь. Потому что мне хочется подойти и сказать: «Как вам не стыдно! Вас же здесь ждёт так много людей. Мы подготовлены, мы начинаем всегда вовремя. Как вам не стыдно? На каком же основании вы считаете возможным вот так себя вести?» Но я должна это загасить, потому что должна любить своего героя.

А. Пичугин

— А почему? А не бывает такого: это уже фальшь, я буду любить его на съёмочной площадке. А до этого я имею право высказать ему всё, что о нём думаю.

Ю. Меньшова

— Нет, конечно. Потому что это человека закроет. Он будет знать, что я к нему негативно отношусь. Может быть, вот сейчас, в данный промежуток времени я к нему негативно отношусь. Хотя у меня были случаи, когда я позволяла себе что-то прояснять непосредственно в программе. Потому что я считаю, что интервью — это такая живая история, на мой взгляд. Мне кажется, что вся радость интервью, она в том, что это живое дело. Нас в самом начале проекта просили высылать вопросы. Мы их не высылаем, потому что, так сказать, их нет, этих вопросов. Потому что, вообще, всё может пойти не так, как продумано. Можем определить круг тем, которые нам любопытны. Но на самом деле иногда бывает, что вообще всё не так идёт.

А. Пичугин

— А героев вы сами подбираете?

Ю. Меньшова

— Я и редакция, конечно. Потому что, наверное, если бы мы шли в режиме ежемесячном, раз в месяц, я бы уж, наверное, точно сидела бы на этом месте сама и говорила бы: «Не-не, это я буду выбирать, с кем я хочу говорить». Когда мы идём в ежедневном режиме, то нет — это необходимо...

А. Пичугин

— Такого не бывало, да? Чтобы вы сказали: «Нет, с этим человеком я общаться не буду!»

Ю. Меньшова

— Бывало. Бывает, редко, но бывает.

А. Митрофанова

— Вы упомянули звёзд шоу-бизнеса. А я хотела бы спросить у вас, если можно, какой-то вот инсайдерской информации. Мы смотрим на них и воспринимаем экранные образы, и зачастую не разглядываем живого человека за этим экранным образом. У вас бывали ситуации, когда вы понимаете, что вот — щёлк! — что-то случилось, и человек начинает раскрываться. Перед вами уже живой человек. В какой момент это происходит?

Ю. Меньшова

— Собственно говоря, это задача моя.

А. Митрофанова

— Да, вот в какой момент, что это за волшебство такое?

Ю. Меньшова

— Не знаю. Есть кто никогда не раскрывается, не происходит этого щёлка. Потому что человек, я вижу и понимаю, что он вообще живёт по другим правилам, никогда не говорит о себе от себя и закрыт сердечно. Есть кто просто очень искренний, сердечный человек. Если он попадает в среду уважения к нему и знания его биографии, и желания искреннего что-то про него понять — он открывается, идёт навстречу. И какая-то ещё личная симпатия, наверное, тоже имеет значение.

А. Митрофанова

— А кто-то есть, кто бы вас удивил особенно?

Ю. Меньшова

— Есть! Вот на сегодняшний момент было уже 240, что ли, человек в эфире.

А. Митрофанова

— Это здорово!

Ю. Меньшова

— Поэтому я не очень вам могу сказать, прямо пофамильно вспомнить. Но было множество раз. И я считаю это главной победой, вот когда это происходит у нас. Когда ты думаешь о человеке в рамках каких-то стереотипов. Думаешь: он такой, такой, такой. Он приходит — он не такой! Вот вся та же самая информация, которую ты о нём знала, она преломляется совершенно в другом ключе. Ты видишь какую-то сердечность, какую-то глубину другую. Очень часто это бывает, по счастью. И думаю, что это и составляет успех программы. Так я читаю отзывы, которые на сайте бывают или в нашей группе в социальных сетях. Читаю и понимаю, что вот почти в каждом отзыве именно это отмечают, что «вот надо же, я думал о человеке, что он такой-то, а он — другой!» И я считаю это, кстати, очень большим достижением программы нашей. Потому что в нашем обществе очень распространена, к сожалению, такая зашоренность, такая стереотипизация, такое навешивание ярлыков мгновенных. Так вот — раз и припечатали. И сказали: «Навсегда такой-то человек для меня такой». Он — дурак или он там...

А. Пичугин

— И даже если он видит этого человека в совершенно другом свете, представления не меняются зачастую.

А. Митрофанова

— Так нет, всё же про него понятно!

Ю. Меньшова

— Всё же меняется, получается, что меняется!

А. Пичугин

— «Они всё врут, вот я-то точно знаю какой он на самом деле. Потому что я двадцать лет назад интервью с ним читала. И двадцать лет назад он там что-то заявил, мне не понравилось. И всё остальное время он вот такой же, как я его себе представляю!» Ю. Меньшова

— Но вот не знаю, мне кажется, что именно когда смотрят нашу программу, судя по отзывам, происходит слом этого стереотипа.

А. Митрофанова

— Я согласна.

А. Пичугин

— Хорошо, если так.

Ю. Меньшова

— Я надеюсь на это. Для меня важно, чтобы это происходило, чтобы люди видели людей, а не ярлык. И, вообще, не спешили осуждать.

А. Пичугин

— Юлия Меньшова в гостях у программы «Светлый вечер» на радио «Вера». Через несколько мгновений мы к вам вернёмся.

А. Митрофанова

— Поскольку наше радио называется «Вера», хотелось бы поговорить и об этом тоже. Я читала о том, как вы к вере пришли, но, если можно, могли бы об этом немного рассказать? Это было связано со сложностями, с внутренним поиском, благодарностью, открытием? Что это такое было.

Ю. Меньшова

— Это была внутренняя история, абсолютно не внешняя, Бог миловал и не послал внешних испытаний, чтобы сказать: «Эх, меня так помотало, и тут-то я и прибилась к берегу». Но внутренне я испытывала дичайший... обессмысливание, вот, что со мной происходило на протяжении многих лет. Я все время теряла цель. Я не понимала, зачем всё, зачем жить, по большому счету.

А. Пичугин

— Это уже во взрослом состоянии, это не юношеский возраст?

Ю. Меньшова

— Ну как сказать, мне было 22 года, когда я воцерковилась. Лет с 17-18 я стала загоняться этим вопросом.

А. Митрофанова

— Это как раз пограничное состояние между юностью и «взрослыми мозгами».

Ю. Меньшова

— Все равно есть расклад, правильность, которая удерживает нас в рамках нашего житейского существования. Есть школа, которую ты заканчиваешь, потом у тебя по расписанию — институт, ты должна в него поступить, потом надо начинать работать, потом повышать свою квалификацию, больше зарабатывать, выйти замуж, родить ребенка. В какой-то момент вся эта цепочка, это не объяснишь, она превратилась в какое-то «И?» Этот вопрос я себе задавала.

А. Пичугин

— А в 22 года у вас уже был в жизни театр как раз?

Ю. Меньшова

— Я уже работала в театре, да. И как-то на это «и?» я себе не отвечала. И что? Вот закончила институт, стала работать — и? Выйду замуж и рожу ребенка — и? А где смысл? Всю «линейку» поняла, поняла перспективу, и это такая штука необъяснимая...

А. Пичугин

— А многие это «и?» принимают как должное и живут с этим всю жизнь?

Ю. Меньшова

— А у меня была мука, и я понимала, что не могу ее нигде утешить. Я много читала, продолжаю это делать, я пыталась находить какие-то промежуточные ответы, я в философию ударялась, то вроде бы находила себе какое-то утешение, как бы понимала, что значит вот так надо, смысл жизни в этом. Но не находила. И все-таки волной меня прибило к берегам Церкви. Наверное, в тот момент как вариант: а попробую-ка здесь. Не то что как единственный выход, а «совсем мне плохо, попробую-ка здесь». И оказалось, не с первого раза, не с первого храма я нашла правильную для себя атмосферу, что-то меня и отталкивало, но и притягивало. Когда я наконец нашла тот храм, в который потом ходила много лет, я нашла ответы на все вопросы. Меня это утешило.

А. Митрофанова

— Вы нашли ответ на свой вопрос – и?

Ю. Меньшова

— Да.

А. Митрофанова

— А можно у вас спросить, как вы для себя формулируете этот ответ?

Ю. Меньшова

— Сложный вопрос. В каждом человеке есть неистребимая составляющая «я», эгоистическое «я», я говорю: «а для меня это все зачем?» И оно неистребимо. Судя по всему, это и есть голос Бога. Сейчас я вам философское противоречие заверну, уж коль вы задали такой сложный вопрос. Но когда ты находишься в житейской парадигме «закончил институт — и?» А это что для меня? Я рожаю детей, я кто тогда? Я инкубатор? Я воспроизводитель? Я-то зачем? Я в цепочке стою? На этом я ломалась. Я родила, следующее поколение родило следующее поколение, какая-то глупость. А моя-то жизнь зачем? Она бессмысленна, она формальна. Так вот когда пришла в храм, когда категория «веры» вошла в мою жизнь, именно эта эгоистическая составляющая, она удовлетворилась. Я поняла, зачем я. Не формально, а глубинно. Я поняла мой смысл. Я, с одной стороны, как и все мы, существую в этой цепочке, которая, в том числе, (неизбежно) животная цепочка развития. Но я поняла, зачем я работаю, для чего, зачем я жертвенная, для чего, зачем я рожаю ребенка. Весь этот эгоизм преломлен через призму. Эти ответы не корыстные, не буквальные, не плоские, как часто бывает.

А. Пичугин

— А помог вам это понять какой-то человек? Священник? Или размышления?

Ю. Меньшова

— Да, отец Владимир. И размышления тоже. Но я пришла к священнику, который понял мою тягу, к которому я подходила после каждой Литургии или после вечерни и говорила: «У меня есть вопросы». И он...

А. Пичугин

— Находил время.

Ю. Меньшова

— Да. Это бесценно. Он находил время долго довольно, месяца два, думаю. Он вздыхал, но отвечал, может, не на все вопросы сразу. А потом он сделал очень разумно, он сказал: «У нас есть воскресная школа, походите, там на огромное количество вопросов вам ответят».

А. Митрофанова

— Ответили?

Ю. Меньшова

— Ответили. У меня была масса нестыковок по Евангелию, я говорила: «Как же так —возненавидь отца своего и мать»? Мой житейский ум не вмещал этого! Как же отца и мать оставить?! Невозможно прыгнуть на этот уровень символизма. Невозможно понять сразу, с наскоку, что в мире существует то, что нелюбовь, то ненависть. Нет других, нет промежуточных вариантов. Так устроен этот мир, он дуален. Если не любовь, значит, ненависть. Как так? Когда тебе 22, это не легко понять. А потом понять можно.

А. Митрофанова

— Юля, а какая для вас заповедь самая сложная для исполнения?

Ю. Меньшова

— Все. Не надо заноситься, 9 — нормально, а 10-я — не справляешься. Мне кажется, что пока мы живем, мы находимся в испытании всеми заповедями. Просто они рассыпаны на таком количестве уровней. Не убий, разве можно говорить, что это касается физически?

А. Митрофанова

— Нет.

Ю. Меньшова

— Конечно. Все, что угодно ты можешь сделать. И ты и не знаешь. Случайным словом кого как.

А. Митрофанова

— Я эту заповедь понимаю, как то, что нельзя причинять человеку боль.

Ю. Меньшова

— В том числе. Но мы же причиняем. Мы причиняем. Не знаем, как, когда, в какую минуту. Просто это такой экзистенциальный вопрос. Который молодым умом не взять, а чем дальше, тем больше понимаешь. Жизнь так устроена, что пока ты живешь, толкаясь в мире людей, ты кому-то делаешь больно. Твоя задача — держать это под контролем, не сделать этого осознанно, извиниться в любую минуту. Но не заносись «с этим-то я разобрался».

А. Пичугин

— А среди вопросов, которые вы задавали себе в 22 года, был вопрос о карьере, о работе актерской.

Ю. Меньшова

— Был, да. Я неофитски конкретно...

А. Пичугин

— Вы где-то прочитали, что театр и вера несовместимы.

Ю. Меньшова

— Что Церковь осуждает. И что первый пост, который я держала, я пришла в гости к своей приятельнице и съела пирожок с капустой, а он был с яйцом. И я пошла каяться, естественно. И я каялась со всей серьезностью. А батюшка пожилой, он мне сказал: «Ну ты еще комара оцеживать начнешь, успокойся». Эта ирония меня даже удивила. И я со всем этим неофитским максимализмом просила сразу же благословения на то, чтобы меня благословили уйти из театра. Мне казалось, что у меня такая подушка безопасности будет, если меня благословят, то все у меня потом сложится. Это же божественное дело — уйти из театра. Правильный поступок. Это же тоже такая интересная история, когда ты думаешь, что нужно что-то такое заслужить, когда ты с Богом отношения строишь корыстно. Я отказалась — так Ты мне давай за это по полной программе. Баш на баш. Это первые такие мысли. И каково же было мое удивление, мой духовный отец два года не благословлял меня на то, чтобы уйти из театра. «Работайте». «Как же?! Это же противно Господу Богу!» А он не входил в долгие объяснения: «Работайте». И я работала.

А. Пичугин

— Я не помню, где я прочитал, что до революции завсегдатаями театра были архиереи, священники...

Ю. Меньшова

— Это сложная история. Я не думаю, что театра богопротивное дело. Зависит. Зависит от того, чем наполняешь. Про что ты разговариваешь.

Любую деятельность можно подвергнуть этой оценке в категориях богопротивности. Есть некоторый риск. Может быть, это так оценивается, потому что актерская профессия сама по себе зона особой опасности. Принимая на себя разнообразные образы, есть своя специфика, можно заиграться и перестать осознавать, что есть твоя жизнь и твоя ответственность. Если ты чист душой и сердцем, и как ребенок играешь в этом. Сейчас время игры. Если ты понимаешь, что твоя работа такая, еще и миссия в некотором смысле, принести пользу, то, что те личины, которые ты на себя принимаешь, это с тобой никак не соприкасается, ты не забываешь, что у тебя есть твоя жизнь, тогда — да. Но там есть особенности, когда можно заиграться, это опасно.

А. Пичугин

— Есть какие-то роли, от которых вы 100% отказались?

Ю. Меньшова

— По категориям духовным мне не приходилось делать этого в моей жизни. Может быть...

А. Пичугин

— Не предлагали такого?

Ю. Меньшова

— Да. Не предлагали такого, чтобы я сказала, я это играть не хочу или мне страшно.

А. Митрофанова

— Юля, а сейчас, как вы отвечаете себе на вопрос «зачем вы это делаете»? Вы же участвуете на постановках. И работа на телевидении из этой же сферы, из публичного пространства. Как вы себе отвечает на вопрос зачем?

Ю. Меньшова

— Я поправлю вас, не публичность является опасностью в духовном смысле. В театре опасна подмена, там ты — не ты. Телевидение в этом смысле совсем не опасно. Я бы сказала, что там я. Как я себе объясняю... Что? Свою работу?

А. Митрофанова

— Зачем. Какая мотивация?

Ю. Меньшова

— Я думаю, что я делаю что-то полезное. Правда. Для людей. И я, может быть, каждый раз могу ответить себе на вопрос, что именно полезное я надеюсь сделать. Я не всегда хочу это произносить вслух. Но у меня есть мотивация, что то, что я делаю — не для себя, а то, чем я занимаюсь, это для других.

А. Митрофанова

— Вы анализируете каждую программу, каждый эфир, разговор с точки зрения...

Ю. Меньшова

— Получилось, не получилось, почему не получилось, если что-то задумывалось. В чем там моя ошибка, что было не преодолимо.

А. Пичугин

— А вы строгий начальник? Я так понимаю, что вам приходится руководить коллективом, который делает вместе с вами эту программу.

Ю. Меньшова

— Руководством бы я это не назвала. Я никакие кадровые вопросы не решаю, есть руководство программы.

А. Пичугин

— Я имею в виду творческие вопросы.

Ю. Меньшова

— Наверное, я и строгий начальник, хотя, в принципе, я апеллирую всегда к сотворчеству. Я расстраиваюсь, мне горько, когда я вижу, что человек работает из-под палки, попросили — сделал.

А. Пичугин

— У вас команда?

Ю. Меньшова

— Сейчас программе полтора года, к сегодняшнему дню можно говорить, что команда, да. За полтора года мы все немножко пообтесались и стали командой.

А. Пичугин

— А есть люди, которые с вами из проекта в проект переходят?

Ю. Меньшова

— Нет, у меня же 10 лет был перерыв на телевидении, какой же переход из проекта в проект?

А. Митрофанова

— Приходилось ли когда-нибудь жалеть о решениях, распоряжениях, которые вы отдавали, интонациях, которые вы допустили? В своей профессиональной среде.

Ю. Меньшова

— Да нет. Я же не прямой начальник. Я апеллирую к творческим вещам, а они в рамках свободы находятся. Но на мне не лежит ответственность принимать неприятные решения. Когда-то давно, у меня такое было, мне приходилось это делать. Но сейчас я в другом положении. Поэтому нет.

А. Митрофанова

— У вас день рождения 28 июля.

Ю. Меньшова

— Да.

А. Пичугин

— День памяти князя Владимира.

Ю. Меньшова

— Да, так вот папа себе подарок сделал на день ангела. Назвал меня Юлей, а мои именины 29 июля, а он об этом не знал и не задумывался. Просто захотел назвать меня Юлей.

А. Митрофанова

— А для вас что-то значит этот святой, князь Владимир. Мы сейчас находимся в 2015 году, если точку на линейке обозначить, это год его памяти.

А. Пичугин

— Тысячелетия со дня смерти.

Ю. Меньшова

— Это вы для меня новость рассказали, я об этом не знала.

А. Митрофанова

— А нам интересно, есть ли у вас к нему какое-нибудь личное отношение.

Ю. Меньшова

— Наверное, нет. Расстрою вас, вы хотели об этом поговорить.

А. Пичугин

— А есть какой-нибудь святой, деятель Церкви, который на вас оказал влияние?

Ю. Меньшова

— Сергий Радонежский.

А. Митрофанова

— Расскажите, а чем?

Ю. Меньшова

— А это из разряда личного опыта чудес... У меня сердечное ощущение, что Сергий Радонежский до сих пор окормляет Россию. Не могу вам ничем это доказать.

А. Митрофанова

— Бываете в Лавре?

Ю. Меньшова

— Бываю.

А. Митрофанова

— Часто?

Ю. Меньшова

— Не часто, но бываю.

А. Митрофанова

— А детей вы привозите туда?

Ю. Меньшова

— Привозила в Лавру.

А. Пичугин

— Они же уже взрослые, могут сами делать выбор?

Ю. Меньшова

— Я не сильно настаивала на воцерковленности своих детей, опасаясь перегнуть палку. И вижу сейчас, что есть кое-какие не очень радостные тенденции. Даже в семьях воцерковленных, где дети постоянно ходили в храм, сейчас начинают отходить. Я пыталась быть аккуратной, ни на чем не настаивать, не делать из этого необходимость, повинность. Не знаю, права ли я была. Жизнь покажет.

А. Митрофанова

— Жизнь много что покажет. Надеемся, что помимо наших сил есть еще Господь Бог, который иногда разруливает ситуации совершенно неожиданным образом.

Юля, а если говорить о Евангелии, вы сказали, что когда воцерковлялись, вам многие вещи были там непонятны, вы натыкались на противоречия. А сейчас как? Есть ли какие-то места в Евангелии, которые вы пытаетесь применить к своей жизни, что-то особенное, что цепляет?

Ю. Меньшова

— Мне кажется, что непонятных мест для меня не осталось. Другой вопрос, что есть абсолютная тайна в этой Книге, в этом Знании, в этой Благой Вести, сколько бы раз ты это не читал, тебе открываются совершенно новые повороты, новые пласты и новая мысль приходит на основании того же самого текста. Я не могу сказать, что бы я выделила одно что-то, что меня как-то привлекало или я о чем-то думала.

А. Митрофанова

— Говорят: сложно жить по Евангелию. И еще говорят: легко жить по Евангелию. В первом случае, потому что не знаешь, как себя повести, чтобы соответствовать. А с другой стороны, легко, потому что все ясно и понятно. А вам какая позиция ближе?

Ю. Меньшова

— Мне — вторая. Есть совершенно поразительная, революционная, я бы такое слово применила к этому рассуждению, откровение, которое пришло через Иисуса Христа, потому что нам, людям, дано не только утешение по поводу того, что мы спасены, нам дан инструмент взаимоотношения с жизнью, людьми, с природой, со всем. Нам дан в руки инструмент. И это грандиозно. Я читала много литературы про Тору, про то время, когда появился Христос, кто такие были фарисеи, саддукеи. И я думала, в чем разница? И понимаю, иудаизм — это следование букве закона. И буква закона множится и множится, пояснение к пояснению, комментарии к комментариям, если так, то быть так. Это бесконечный процесс уточнения. И мне кажется, что это очень апеллирует к голове, к рассудку. Революция, совершенная Благой Вестью, Евангелием, приходом Иисуса Христа, заключается в том, что это была апелляция к сердцу. И к инструменту, который есть у каждого от Бога. Это любовь. Нам не надо писать инструкция, понимаете? Ты знаешь, есть главный критерий — любовь. Если ты в сердце своем, к своему брату, другу имеешь не любовь, ты не прав, ты совершаешь не правильный поступок. Если ты имеешь любовь, если ты руководствуешься любовью, ты найдешь правильный выход из положения. Ты совершишь правильный поступок. И это мне кажется невероятным по простоте и по тому, насколько мы все подкреплены этим орудием, которое всегда с нами.

А. Митрофанова

— В независимости от наших способностей иного плана, интеллектуального.

Ю. Меньшова

— Сердце есть у каждого из нас. И любовь есть у каждого из нас. Вопрос, насколько слышен этот голос любви, насколько ты сам позволяешь себе засорить, зарасти сорняками и плохо его слышать, или ты эти сорняки подчищаешь, и тогда эта любовь в тебе более чисто звучит. Ты способен оценить это.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Я напомню, что Юлия Меньшова, актриса, телеведущая, сегодня провела с нами этот «Светлый вечер». Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин, всего доброго! До свидания.

Ю. Меньшова

— Спасибо!

А. Митрофанова

— Спасибо!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем