Светлый вечер с певцом Федором Тарасовым (эф. 15.02.2015)

У нас в гостях был певец, доктор филологических наук Федор Тарасов.

Мы говорили о том, как сложился путь нашего гостя через классическую литературу к классическому пению, как изучение духовных поисков Пушкина и Достоевского сочетаются с выступлениями на сцене Большого театра и других известнейших сценах, а также о грядущем сольном концерте Федора в Москве.

А. Пичугин

— Здравствуйте, здесь, в этой студии, Лиза Горская —

Л. Горская

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— И эту часть «Светлого вечера» вместе с нами проведёт Фёдор Тарасов. Фёдор — солист Большого театра, доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы Российской академии наук, между прочим!

Ф. Тарасов

— Добрый вечер!

Наше досье:

Фёдор Тарасов. Родился в 1974 году в маленькой деревушке под Москвой. В 15 лет поступил на филологический факультет МГУ и с отличием окончил его в 95-м году. Через три года успешно защитил кандидатскую диссертацию по русской словесности девятнадцатого века и продолжил профессиональную филологическую деятельность в Институте мировой литературы РАН. В 2002 году принял участие в международном конкурсе и стал его победителем в номинации академического пения, а в 2003 году состоялся первый его сольный концерт. С отличием окончил Московскую государственную консерваторию. Выступления Фёдора Тарасова проходят на известных сценических площадках Москвы, а также в других городах России и за рубежом. Лауреат международных конкурсов, член Союза писателей России, доктор филологических наук.

А. Пичугин

— Вы, наверное, первый солист Большого театра и доктор филологических наук — доктор наук в принципе, не профильных, не связанных никак с музыкой?

Ф. Тарасов

— Видимо, да. Мне говорили сотрудники Большого театра, что это уникальный, первый случай в их истории. И соответственно, в моей личной истории тоже. У меня также был шанс стать первым студентом Московской консерватории — доктором наук, но, к сожалению, я этот шанс не использовал. Не знаю, к сожалению или к счастью.

Л. Горская

— А почему?

Ф. Тарасов

— Потому что произошло так: я поступил в докторантуру в Институте мировой литературы, где я работал до консерватории. У меня появилось три года научного отпуска. И через несколько месяцев после этого события я, неожиданно для себя, поступил в Московскую консерваторию на вокальный факультет. И моя жизнь поменялась кардинально. Абсолютно другая началась история. Мне нужно было учиться как все студенты, ходить на все занятия, поскольку была только дневная форма обучения на вокальном факультете, сдавать зачёты, экзамены, сессии и так далее. То есть всё своё время я должен был тратить на учёбу и ещё умудрятся где-то зарабатывать деньги на жизнь. Поэтому дописать диссертацию у меня не было никакой возможности.

А. Пичугин

— А вы поступили в консерваторию в 29 лет только?

Ф. Тарасов

— Да, это была такая история запрыгивания в последний вагон, потому что на тот момент, не знаю, как сейчас, на тот момент возрастной рубеж 30 лет был для мужчин для поступления в консерваторию. Но я не собирался поступать, собственно говоря. Я брал частные уроки вокала...

А. Пичугин

— Для себя, что называется?

Ф. Тарасов

— Для себя, да. У меня уже началась какая-то концертная жизнь. Так сложилось, что друзья мои, помимо моей воли стали организовывать мне концерты. Мой близкий друг художник Филипп Москвитин — очень интересный художник, выпускник Глазуновской академии — организовал первый в моей жизни сольный концерт тайком от меня, потому что знал, что я не соглашусь на эту авантюру. Потом поставил меня перед фактом. Это ещё было до поступления в консерваторию, с того момента началась моя концертная жизнь. Через три, что ли, месяца пианистка, с которой я выступал на этом первом концерте, организовала мне второй концерт, и так далее. То есть началось моё существование в музыкальной жизни. Я думал, что как-то это будет развиваться. Я пытался совершенствовать свой вокал частными уроками. Кроме того, я пел на клиросе, с чего, собственно говоря, началась моя певческая жизнь. И искал педагогов, которые бы мне подходили, и жизнь меня свела с замечательным педагогом — женой дирижёра Камерного оркестра Московской консерватории. И мы с ней занимались, занимались какое-то время, достаточно непродолжительное, но очень активно. И она на каждом уроке стала мне настоятельно советовать поступать в консерваторию, получать настоящее музыкальное образование. Я ей поддакивал, но в глубине души совершенно этого не планировал — у меня достаточно благополучно складывалась филологическая жизнь, какая-то карьера. Мне уже предлагали, в свете предстоящей докторской, кафедрой заведовать в одном из московских вузов, и так далее. То есть достаточно радужная перспектива вырисовывалась. И тут — абсолютно всё с нуля, в неизвестность полную. Кроме того, становиться студентом после того, как я закончил МГУ, аспирантуру, все эти кандидатские экзамены...

А. Пичугин

— Уже совершенно, я думаю, не хотелось.

Ф. Тарасов

— То есть этих экзаменов было уже море в моей жизни. Да, для меня это было что-то такое из ряда вон. Но тем не менее, мой педагог мне настоятельно советовал на каждом уроке. И когда настали дни прослушивания в Московскую консерваторию, на очередном уроке меня педагог спросила — эта женщина — оперная певица и педагог известный, — она меня спросила: «Ну как, ты, вообще, собираешься? Скоро закончится прослушивание». И я почувствовал себя немножко неловко — взрослый мужчина вроде, а веду себя как мальчик какой-то. Я решил, что схожу, спою это прослушивание, а потом с чистой совестью отчитаюсь. И вот я сходил, спел. Потом увидел себя в списке прошедших в дальнейший тур. Там всего три тура — предварительное прослушивание и два отборочных тура. А на предварительном прослушивании отсеивается 80-90% абитуриентов, примерно как на вступительном сочинении на филологический факультет МГУ.

Л. Горская

— Да-да-да!

Ф. Тарасов

— И остаются, собственно говоря, реальные уже конкуренты — претенденты на обучение. Я увидел себя в списке, был немало удивлён, но, тем не менее, отчитался своему педагогу. Она рьяно взялась за меня. Мы с ней днями, ночами вылавливали там каких-то блох в произведении, которое я готовил к следующему туру.

Л. Горская

— Какого рода блох, вот просто интересно?

Ф. Тарасов

— Интонация, дыхание, фразировка фразы, краски в нотах, в общем, такие какие-то художественные и технические нюансы. В общем, мы так ваяли, ваяли, выстраивали всё. Настал второй тур, я пришёл на второй тур. Мне, видимо, помогало то, что я не собирался поступать туда. Я приходил в абсолютно расслабленном психологическом состоянии. Я думал, что вот я сейчас...

А. Пичугин

— Наконец срежусь уже?

Ф. Тарасов

— Да, что-то такое сделаю, чтобы отчитаться, и побегу дальше заниматься своими делами. Так я спел второй тур — опять прошёл. А на третий тур остаются только те, кого уже реально хотят видеть. Тут главное — как-то не сделать ляпа и как следует спеть.

А. Пичугин

— В душе уже хотелось, правда?

Ф. Тарасов

— Хотелось. Третий тур проходил в Большом зале консерватории. Для меня это уже был такой огромный интерес. Потому что спеть в Большом зале консерватории — это мечта каждого человека, в зале номер один, фактически, для академического музыканта у нас в России. Я предвкушал этот момент. Мы с моим педагогом взяли аудиторию в консерватории, распевались как следует, она меня наставляла. Я был самым последним в списке. А декан предупредил, что кто опоздает на выход, тот, каким бы он ни был талантливым, хоть Шаляпиным, может проститься с консерваторией. И вот мы тренируемся, тренируемся. Я поглядел на часы между делом, и смотрю, что у меня через две минуты выход по графику. И я побежал тут же в другой корпус по огромной винтовой лестнице. А мне уже кричат сверху: «Федя, ты где бродишь? Уже все спели, сейчас комиссия разойдётся!»

Л. Горская

— Ой-йо-ёй!

Ф. Тарасов

— И вот представляете: лето, жара, и я с этой спринтерской скоростью по огромным лестничным пролётам служебного входа консерватории бегу туда, наверх, на выход к сцене. Мой концертмейстер уже кричит мне: «Федя, ноты вытаскивай!» Я на ходу вытащил ноты, сунул ей в руки. Она побежала на сцену, чтобы обозначить, что всё нормально — мы здесь. Я на бегу тут же застёгивал пуговицы, накидывал пиджак. Выскакиваю на сцену, чувствую, что у меня пот льётся градом, я задыхаюсь просто от этих всех маршей. И что делать? Мне концертмейстер шепчет: «Федя, не пой! Стой и дыши». Я понял, что, действительно, петь в такой ситуации просто невозможно. Я стоял, дышал, комиссия на меня смотрит в мёртвой тишине, я смотрю на них, вот так дышу, как после марафона...

Л. Горская

— Пауза сценическая.

Ф. Тарасов

— Да. И тут понимаю, что надо же уже петь — какая-то нависла напряжённость в зале. Я дал знак концертмейстеру. А у меня была ария Моцарта с очень длинными кантиленными фразами.

А. Пичугин

— Вы только по ходу поясните, пожалуйста, что это такое: кантиленные фразы?

Ф. Тарасов

— Это когда такая широкая, плавная очень фраза. Тут нужно длинное дыхание и очень ровно, гладко всё спеть, красиво, и негде перехватить дыхание. И вот представляете: я предвкушал выступление в Большом зале консерватории, но единственное что я помню — это чтобы допеть эту фразу и не задохнуться. Я судорожно брал дыхание, чтобы спеть следующую фразу. И всё это выступление прошло для меня, как в каком-то мрачном сне, как какой-то сумбур. Я так и не понял, что произошло. Но я допел, слава Богу, свою арию. Поскольку у меня там были очень низкие ноты, то диапазон у меня проверили только в верхнем участке. Обычно, когда проходит экзамен, то ты поёшь произведение, если всё хорошо, тебя просят показать твой диапазон, чтобы понять возможности голоса, если в произведении какие-то твои возможности не проявились.

Л. Горская

— То есть после исполнения ещё вас просят какие-то нотки пропеть?

Ф. Тарасов

— Да-да-да! До самого, самого верха подняться. В общем, всё это я преодолел тоже в каком-то состоянии таком полуобморочном. Ушёл со сцены в полном таком ощущении, что произошла какая-то катастрофа. У меня было очень ужасное настроение. Я иду такой грустный, бреду в буфет консерватории ждать результатов. И потом пошёл к списку, думаю: «Ладно, эксперимент закончился. Я, собственно говоря, этого и ожидал!» И каково было моё удивление, когда я опять увидел свою фамилию в списке прошедших!

А. Пичугин

— А дальше — годы учёбы в консерватории. А как же кафедра в одном из московских вузов, которая вас так ждала?

Ф. Тарасов

— Пришлось ей помахать рукой и сказать: «Извините!»

А. Пичугин

— Но вы не жалеете, что так произошло?

Ф. Тарасов

— Нет, я ни в коем случае не жалею! Хотя в первые месяцы обучения в консерватории у меня была такая депрессия, потому что я понял, что это уже не какие-то игры, не какие-то эксперименты, что мне по-настоящему нужно полностью поменять свою жизнь, свой режим, график. Я на какое-то время полностью распрощался с филологией, потому что мне нужно было фактически с нуля начинать нечто неизведанное. Обычно, студенты сначала учатся в школе, потом в училище музыкальном, потом поступают в вуз. У меня не было, естественно, никакого училища. У меня была в детстве далёком музыкальная школа, но прошло столько времени, что, считай, её и не было.

А. Пичугин

— А музыкальная школа по какому классу?

Ф. Тарасов

— По классу баяна. Единственное, что меня спасло, это то, что я пел на клиросе. Вот это тоже школа такая, которая мне очень помогла.

Л. Горская

— Но это же хоровое пение, не сольное.

Ф. Тарасов

— Это хоровое пение, но тем не менее, голос развивается. Потом, общее погружение в музыкальную культуру. Сказалось общение с музыкантом, потому что у нас на клиросе поёт певчий...

Л. Горская

— А у вас — это где?

Ф. Тарасов

— У нас — в Москве, скажем. Как правило, поют певчие, которые имеют ещё некую свою музыкальную деятельность параллельно. То есть я, когда пел на клиросе, я участвовал также и в концертах ансамбля, которым руководил регент хора.

Л. Горская

— Что за ансамбль?

Ф. Тарасов

— Это камерный ансамбль «Da camera e da chiesa" — есть такой ансамбль стариной музыки.

Л. Горская

— Интересно!

Ф. Тарасов

— И таким образом я стал погружаться в концертную среду — я стал ходить на концерты, слушать записи. То есть моё музыкальное развитие происходило в каком-то смысле непроизвольно, не целенаправленно, но, тем не менее, оно происходило. И голос развивался, он продолжал как-то крепчать. И затем уже произошло то событие, о котором я вам сейчас рассказал. Жизнь моя поменялась кардинально. И после преодоления вот этой лёгкой депрессии, когда уже жизнь моя устаканилась, я понял, что попал в нужное мне место, что мне всё здесь нравится, и что моя душа раскрывается в том, что я делаю, что я получаю от этого огромное удовольствие, помимо профессионального какого-то роста. Всё в жизни уже встало на те рельсы, которые меня вывели к тем каким-то промежуточным итогам, которые вы озвучили, когда меня представляли. Когда я закончил консерваторию и пел госэкзамен, это была жара. Может, вы помните — были смоги в Москве, сорокаградусная жара.

А. Пичугин

— 2010 год?

Ф. Тарасов

— Да.

Л. Горская

— Я думаю, все помнят.

Ф. Тарасов

— Да. Полный зал в консерватории. Люди сидели в шортах и маечках, обмахивались какими-то журнальчиками, газетами. Я стоял на сцене во фраке шерстяном, в бабочке, в рубашке. С меня пот лился градом, застилая мне глаза так, что приходилось, в буквальном смысле слова, выживать. Я пел большую сорокаминутную программу, очень сложную. Потому что нужно было показать уже всё, что ты умеешь, чему тебя научили. И слава Богу, этот экзамен прошёл очень удачно. Председатель комиссии сказал, что нужно ставить пять с плюсом и рекомендовать на прослушивание в Большой театр. Я, воспользовавшись этим резюме приёмной комиссии, отправился в Большой театр.

Л. Горская

— Сразу прям?

А. Пичугин

— Ну, там идти недалеко.

Л. Горская

— В смог?

Ф. Тарасов

— В смог, да-да-да. Но мне, естественно, сказали, что нет мест в театре, что штат весь укомплектован. Но, тем не менее, бас — голос достаточно редкий в нашей современной действительности, достаточно такой визгливой, если можно так выразиться.

Л. Горская

— Я думала как раз, что теноры — редкий голос.

А. Пичугин

— Нет, теноры часто встречаются.

Л. Горская

— Расскажите!

Ф. Тарасов

— Да, теноров гораздо больше. Ещё больше баритонов — среднего голоса. А низких голосов достаточно мало, и всё меньше и меньше становится. Они, так сказать, достаточно в дефиците.

Л. Горская

— А почему меньше становится, из-за чего?

Ф. Тарасов

— Не знаю. У меня такие соображения, что тут несколько факторов. Первый — это, действительно, некий фон слуховой. Поскольку голос очень завязан со слухом. Фон слуховой, он достаточно визгливый такой, какой-то весь задранный, если можно так выразиться. Если вы посмотрите нашу эстраду — так называемую попсу, то там вы низкого голоса фактически вообще не услышите.

Л. Горская

— Да, всё верещащие, визжащие.

Ф. Тарасов

— Да. И кроме того, выйдете на улицу или в любую среду, куда вы попадёте, таких глубоких и низких обертонов вы редко когда услышите. В основном, это какой-то быстрый темп, какие-то высокие скорости, какие-то скрежещущие, визжащие какие-то такие звуки. Это один момент. Второй момент — может, какие-то экологические моменты связаны и образ жизни. Всё-таки низкие голоса требуют некой величавости, неспешности, эпичности, что ли, если можно так выразиться. Но это мои какие-то такие догадки.

Л. Горская

— Фёдор очень величавый! Наши радиослушатели не видят, а он величавый. Более того, он даже без микрофона говорит, настолько у него сильный голос!

А. Пичугин

— Может, вообще можем микрофон убрать?

А. Пичугин

— Фёдор Тарасов — солист Большого театра, доктор филологических наук у нас сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». Мы начали говорить про Большой театр, но прежде, чем мы к нему окончательно перейдём, мне всё-таки хотелось бы вернуться на годы назад. У вас же ещё очень необычная история, связанная с возрастом: вы в пять лет пошли в школу, в 15 лет поступили в МГУ, без паспорта, причём.

Л. Горская

— Бедный ребёнок!

Ф. Тарасов

— Да, со свидетельством о рождении поступал, это было очень комично и весело!

А. Пичугин

— А почему так происходило? В вас сразу вычислили вундеркинда?

Ф. Тарасов

— Нет, всё дело в том, что с детства я рос таким живчиком — энергичным, сообразительным, очень рано стал говорить, читать. И родители всё это, конечно, видели, какие-то заметки делали для себя. Второй фактор — то, что у меня есть старший брат, с которым мы всё делали вместе. Мы были неразлучными вплоть до того момента, когда он женился. Тогда уже, по естественным причинам, как-то мы отпочковались, что ли, друг от друга. А так, мы всегда были вместе, всё делали вместе, были не разлей вода, видимо, поэтому родители решили отдать нас вместе в школу. Естественно, все отговаривали, говорили, что ребёнка лишают детства, обрекают его на какую-то ужасную муку в школе...

Л. Горская

— Что лучше: с братом в школе или одному дома сидеть?

А. Пичугин

— Во дворе бегать.

Ф. Тарасов

— Конечно, лучше с братом в школе! Я лично так благодарен родителям, что они меня отдали в тот момент. Представляете, это ещё советское время, то есть сделать это было гораздо тяжелее, чем сейчас. И тем не менее, это произошло, я очень рад, потому что, во-первых, мы опять с ним были вместе, за одной партой. Мы друг другу помогали, подсказывали, и так далее. Потом, я очень комфортно себя ощущал в школе. Я никогда не был отстающим, более того, закончил школу с медалью. И был во многих моментах заводилой в классе. Отличницы у меня списывали контрольные по математике, получали пятёрки, когда я получал тройки-четвёрки за то, что...

Л. Горская

— Почему? Аккуратно списывали!

Ф. Тарасов

— У меня такая творческая натура — я любил чего-то зачеркнуть, замалевать, у меня была грязь в тетрадке. Последствием было то, что я пошёл в изостудию заниматься живописью. А отличницы были аккуратненькие, всё так чистенько писали, им ставили пятёрки. А наша учительница по математике очень любила, чтобы всё было красиво, чисто и так далее. Но потом она, конечно, это поняла и на олимпиаду по математике послала меня, а не отличниц. Но, тем не менее, до пятёрки я не смог дожить по математике, но медаль завоевал. И мы были очень счастливы с моим братом, что вместе учились в школе, потом мы вместе поступили в МГУ на филологический факультет. Там были в одной группе тоже, вместе в аспирантуру... Чуть ли не вместе защитили диссертации кандидатские, но это было уже невозможно, поэтому с перерывом в месяц.

А. Пичугин

— Докторские тоже не вместе?

Ф. Тарасов

— Докторские не вместе тоже — у меня тут история с консерваторией была, поэтому пришлось задержаться с защитой. Я в 15 лет закончил школу и поступил в МГУ, в 20 лет закончил. И у меня была возможность выбирать дальше какие-то дороги, жизненные пути ещё в достаточно юном возрасте. Вот я выбрал аспирантуру, решил попробовать себя в научной деятельности. И вроде всё очень так хорошо получалось, но чувствовал, что какая-то часть моей души не востребована, где-то во мне бурлит, просится наружу. А куда этот импульс выплеснуть, я достаточно долго не осознавал, пока не почувствовал, что во мне голос просыпается такой, не дающий мне покоя, низкий, сильный. Ребята — мои однокурсники по филологическому факультету тоже это заметили. Мы устраивали там какие-то капустники, импровизированные концерты, где уже начал проявляться мой голос. А потом возник клирос. Так я, непроизвольно для себя, стал причастным некоей такой традиции древней — не только в России, но, кажется, вообще и в Европе, когда профессиональные музыканты рождались из церковной среды, из богослужебной музыки, если можно так выразиться.

А. Пичугин

— А сейчас? Вы — солист Большого театра, а наукой успеваете заниматься или она осталась где-то в стороне? Мы же вас представляем как старшего научного сотрудника Института мировой литературы.

Ф. Тарасов

— Я уже закончил свою деятельность в Институте мировой литературы, поскольку после докторантуры и защиты диссертации я туда не вернулся...

А. Пичугин

— А, то есть мы вычёркиваем эту часть представления?

Ф. Тарасов

— Да, это часть из моей истории, если можно так выразиться. Что касается Большого театра, то я был там приглашённым солистом, то есть работал там по контракту.

А. Пичугин

— А, вот мы сейчас вернёмся. Вы получили диплом, и сразу из консерватории сквозь смог, продираясь сквозь дым московских улиц, в жару...

Ф. Тарасов

— Да, несмотря на жару и смог, я рванул туда. Мне устраивали там множество прослушиваний, разные люди меня прослушивали много раз. И это было, по-моему, раз шесть, если я не ошибаюсь. И как раз сначала в первое лето, когда был смог, и потом во второе лето, когда был ещё один смог — как раз это всё совпало очень забавно. И в итоге мне предложили контракт, который я отработал честно с 2012 по 2014 год. Я был приглашённым солистом. Сейчас мой контракт закончился. Посмотрим, как дальше будет складываться эта история с Большим театром. Дело в том, что меня очень интересуют мои сольные проекты, очень много разных замыслов. Поэтому я сейчас всё своё время и силы хочу направить именно на их реализацию, не очень себя ощущая театральным человеком, если честно. Хотя мне очень понравилось в Большом театре. И, конечно, колоссальное ощущение, когда ты выходишь на историческую сцену, где стояли все великие, вошедшие в историю нашей музыки.

Л. Горская

— А в консерватории этого ощущения нет?

Ф. Тарасов

— В консерватории, естественно, сначала есть это ощущение. Потом оно немножко замыливается, в ходе учебного процесса.

Л. Горская

— Привыкаешь?

Ф. Тарасов

— Да, привыкаешь. И сейчас консерватория претерпевает не самое лучшее время.

Л. Горская

— А что там такое, что не так с ней?

Ф. Тарасов

— Сложно сказать. Я не очень плотно сейчас общаюсь со своими консерваторскими коллегами. Многие сильные певцы и некоторые педагоги уезжают на Запад... уезжали в своё время на Запад. Те столпы, которые держали ещё какой-то уровень в своих руках, они стареют, некоторые уходят уже в Царствие Небесное. А новых ресурсов пока нет. Новых молодых ресурсов такого же уровня. Потому что они по каким-то конъюнктурным соображениям тоже устремляются...

Л. Горская

— На шоу «Голос».

Ф. Тарасов

— Либо на шоу «Голос», либо в Америку.

А. Пичугин

— На западный вариант шоу «Голос».

Ф. Тарасов

— На Запад, да, в театры, которые аккумулируют в себе самые лучшие, мощные силы.

Л. Горская

— Сейчас же, действительно, такой расцвет мюзиклов. Их сейчас какое-то безумное количество создаётся, новых пишется, играется.

Ф. Тарасов

— И мюзиклы, и какие-то пограничные жанры — это очень интересные вещи. Опера сама по себе сейчас достаточно сложное время переживает. И те немногие очаги, которые существуют, держат уровень и производят какие-то интересные постановки, они к себе стягивают основные силы. Поэтому, к сожалению, ситуация у нас сейчас не самая радужная. Хотя, может быть, со временем найдутся какие-то фланговые пути решения этой проблемы.

Л. Горская

— Вы сами, кстати, не думали в мюзикле сыграть, спеть?

Ф. Тарасов

— Интересный вопрос! Когда я только начинал свою жизнь в вокале, в вокальной музыке, тут же нарисовалось такое соблазнительное предложение — меня нашли продюсеры мюзикла «Дракула».

А. Пичугин

— Дракулу предлагали?

Ф. Тарасов

— Да, и предложили мне главную роль.

Л. Горская

— О-о-о!

Ф. Тарасов

— Это было очень заманчиво. Я только-только делал первые шаги. Я пришёл к режиссёру, он мне показал свои заготовки, объяснил, что от меня требуется. Я всё это посмотрел, послушал, как-то мне стало немножко муторно на душе. И через какое-то время я позвонил, сказал: «Нет, спасибо! Я не хочу!» После этого я видел афиши по всей Москве расклеенные...

Л. Горская

— «На этом месте мог бы быть и я!»

Ф. Тарасов

— Да. … с фотографией человека, который исполняет главную роль. Я думал: «Да, я мог бы быть на этом месте!»

А. Пичугин

— Слушайте, у меня уже в наушниках такой зашкал идёт от голоса Фёдора! Поэтому я предлагаю послушать, наконец обратиться к музыке, послушать, как он поёт. Как он говорит, мы уже 23 минуты слушаем, а вот как поёт — ещё нет. Романс «Что так сердце растревожено», как я понимаю, сейчас прозвучит — знаменитый романс в эфире радио «Вера». А исполняет его Фёдор Тарасов.

Звучит романс «Что так сердце растревожено» в исполнении Фёдора Тарасова.

А. Пичугин

— Это был романс «Что так сердце растревожено» в исполнении Фёдора Тарасова — нашего сегодняшнего гостя. Вместе с вами здесь Лиза Горская и Алексей Пичугин. И буквально через минуту мы снова здесь, в этой студии, не переключайтесь!

А. Пичугин

— Ещё раз здравствуйте, друзья! Это «Светлый вечер» на волнах радио «Вера». В студии Лиза Горская —

Л. Горская

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— И сегодня у нас в гостях Фёдор Тарасов — солист Большого театра, доктор филологических наук. Как мы выяснили, Фёдор был солистом Большого театра с 2012 по 2014 год. Но вполне возможно, что и в будущем он тоже будет солистом Большого театра. Пока звучал романс и был небольшой перерыв, мы тут выяснили... Мы когда вчера с Елизаветой готовились к программе, у меня было пожелание услышать песню — романс тоже, наверное... Можно её назвать романсом, да?

Ф. Тарасов

— Конечно!

А. Пичугин

— Романс «Ямщик, не гони лошадей». Мне очень нравится как он звучит, когда его исполняет бас. Я один раз только слышал. Но, к сожалению, нет у нас сегодня возможности его поставить именно в исполнении Фёдора, хотя у него в репертуаре, конечно, он есть. Но, тем не менее, у вас какая-то история с ним интересная связана.

Ф. Тарасов

— Да, я очень люблю тоже исполнять этот романс. Очень часто он попадает в романсовые концерты и любим народом, вызывает бурные эмоции. И вот была с ним история очень забавная, когда я отправился в богоспасаемый город Самара на День города. Был большой концерт на набережной при большом стечении народа. Выступало множество артистов, среди которых был и ваш покорный слуга. Главной приглашённой звездой был Зураб Лаврентьевич Соткилава — наш знаменитый тенор, солист Большого театра. Концерт прошёл с большим успехом. И вот все, участвующие в нём артисты, вышли

на сцену для финала. За плечами артистов — оркестр. И по плану Соткилава поёт романс «Ямщик, не гони лошадей» под аккомпанемент оркестра, а все, по мере возможности, ему как-то подпевают или подыгрывают. И меня угораздило выйти на сцену и стать рядом с Соткилавой. Он допевает первый куплет, оркестр играет небольшой проигрыш, и Соткилава толкает меня под локоть и говорит: «Второй куплет поёшь ты!» Для меня это неожиданность, благо я слова хорошо знаю, но там тональность-то теноровая. Она очень высоко.

Л. Горская

— Ай!

А. Пичугин

— Для моего, неискушённого, где медведь переночевал, перезимовал — это что?

Ф. Тарасов

— Объясняю, что у каждого голоса есть свой диапазон, данный ему от природы. Есть высокие голоса, которые поют в высоком диапазоне, низкие голоса — в низком диапазоне. Соответственно, под каждый голос выбирается та тональность, которая характерна для природы этого голоса. И теноровая тональность, она совершенно в другом диапазоне, чем басовая. И чтобы басу спеть в несвойственном ему диапазоне, надо умудряться...

Л. Горская

— Надо наступить на горло собственной песне.

Ф. Тарасов

— Да. Либо иметь огромный диапазон, либо как-то там что-то... И то, если даже у тебя огромный диапазон, тебе всё равно там жутко дискомфортно, то есть надо как-то приспосабливаться, чтобы петь своим голосом и в совершенно не свойственной тебе тесситуре, как говорят профессионалы. Либо перекидывать на октаву ниже, но тогда будет звучать очень некрасиво и неестественно — чего там внизу бурчать (изображает как будет звучать на октаву ниже). И что? Мне пришлось петь в теноровом диапазоне. И я как-то, на какой-то экспрессии выдал этот куплет, как-то что-то обыграл, где-то приспособился на ходу, в общем, вырулил, но с тех пор я понял, что рядом...

Л. Горская

— С Соткилавой лучше не стоять.

Ф. Тарасов

— Да, лучше где-нибудь в этот момент стать...

Л. Горская

— А зачем он так поступил с вами? Это же не по-товарищески.

Ф. Тарасов

— Я не знаю. Либо он пошутил так, как человек-звезда, который может себе позволить такую импровизацию...

А. Пичугин

— А можно для Алексея из Москвы вот сейчас буквально две-три строчки из него? В живом исполнении зато будет.

Ф. Тарасов

— Сейчас я чуть-чуть отодвинусь от микрофона.

Л. Горская

— Причём, в теноровой, пожалуйста, тональности!

Ф. Тарасов

— Не надо в теноровой! (Исполняет фрагмент из романса «Ямщик, не гони лошадей»).

А. Пичугин

— Ох, здорово! Спасибо большое!

Л. Горская

— Алексей довольный!

А. Пичугин

— Да, моя мечта исполнилась!

Ф. Тарасов

— Всегда пожалуйста! Я готов и люблю импровизации. У меня есть такой негласный девиз: импровизация — залог успеха. Видимо, она меня выручила в тот момент...

Л. Горская

— Когда тайно от вас, вам устроил концерт ваш друг-художник?
А. Пичугин

— Вообще по жизни выручает.

Ф. Тарасов

— И в тот момент, и когда чуть-чуть подставил Соткилава. Часто доводится выступать в эфирах на разных радиостанциях. И бывает даже такие целые мини-концерты проходят в студиях, и акапельно, и бывает, я своих друзей-музыкантов тоже зову. И мы устраиваем такие импровизации. Это очень бывает приятно и для музыкантов, и, видимо, для радиослушателей тоже.

А. Пичугин

— Вообще, я думаю, что размер нашей гигантской студии радио «Вера» в принципе позволяет нам, у нас уже были прецеденты, когда приходили музыканты, играли на инструментах. Здесь, мне кажется, можно целый оркестр разместить. Но это, пускай, будет задел на будущее. Мы про сольное творчество так и не начали говорить, всё собирались, собирались. Вы говорите, что для вас это всё-таки важнее, чем находится в труппе какого-то театра, даже Большого театра.

Ф. Тарасов

— Да, потому что в труппе театра, какой бы он ни был прекрасный и интересный, ты являешься неким элементом в механизме, который создаёшь не ты. А мне всегда нравится что-то придумывать самому и создавать цельный какой-то проект, и самому за него уже отвечать, а не за какой-то маленький участок, который тебе отведён в силу либретто оперы, в силу режиссёрских каких-то замыслов и так далее. И не случайно, видимо, моя жизнь в музыке началась именно с концертных выступлений. И даже когда ты поёшь в сборном концерте, не в сольном, то есть у тебя есть некий участок — вроде, похоже на оперную постановку, где у тебя есть тоже некий участок, за который отвечаешь, тем не менее, всё равно у тебя больше свободы, больше возможности что-то самому придумывать, маневрировать и так далее. И в итоге, ты сам отвечаешь за себя. Видимо, поэтому я своё главное время и энергию уделяю именно сольным программам, самым разнообразным. Это и программы с оркестрами, и с пианистами, и с ансамблями — академическими и народных инструментов, и так далее. То есть тут масса возможностей варьировать, выбирать то звучание, которое отвечает замыслу, программе, репертуару и так далее. Кроме того, у тебя есть возможность гастролировать, выбирать те страны, те места, площадки, которые тебе нравятся.

А. Пичугин

— Вы так с лёгкостью говорите: выбирать те страны, те площадки. Действительно, вы сами этим занимаетесь или у вас есть директор, который выбирает, предлагает вам какие-то варианты, куда можно поехать?

Ф. Тарасов

— Есть у меня мой партнёр-директор, который отвечает за часть моей концертной деятельности, главным образом в Москве и в филармониях России. Кроме того, есть масса музыкальных коллективов и организаций, с которыми у меня сложились дружеские отношения в ходе моей певческой деятельности, которые постоянно приглашают участвовать в своих проектах, в своих фестивалях, концертных программах. Сотрудничество и с посольствами, и с русскими домами в разных странах. За годы моей музыкальной деятельности удалось посетить очень много стран, пообщаться с огромным количеством интересных людей и накопить богатый опыт.

А. Пичугин

— А самое незабываемое сольное выступление где произошло?

Ф. Тарасов

— У меня два самых незабываемых. Одно — мучительно незабываемое, а другое — феерически незабываемое.

А. Пичугин

— Мучительное — это не прослушивание в консерватории?

Ф. Тарасов

— Нет. Мучительно незабываемое произошло у меня на Кипре. Это было сказочно, с точки зрения впечатления, ощущения от поездки — эта красота, нам организовали прекрасные экскурсии. Но я заболел, у меня было так называемое несмыкание связок.

А. Пичугин

— Ой, я знаю, что это такое!

Ф. Тарасов

— И мне нужно было спеть в этих условиях сольный концерт на открытом воздухе. То есть у меня там было два выступления: первый в галерее, где была хорошая акустика, и она меня спасла — акустика. А второе выступление было на открытом воздухе, где нужно было просто выдавать, как говорят, по полной программе всё.

Л. Горская

— Это же очень опасно для голоса!

Ф. Тарасов

— Да, конечно, это опасно. У меня не было выхода — был сольный концерт, подмениться, естественно, никакой возможности нет. И вот нужно было держаться. И я помню это ощущение — как будто ты выходишь на танк с вилами!

А. Пичугин

— Хороший образ!

Ф. Тарасов

— Вот примерно такое ощущение!

А. Пичугин

— Слушайте, при несмыкании связок, мне кажется, говорить-то тяжело, просто невозможно!

Ф. Тарасов

— Да, но говорить-то я как-то мог, а вот с пением было очень тяжело. Я придумывал какие-то художественно-театральные эффекты, я как-то менял тональности произведений. Мы программу меняли, чтобы какие-то более лёгкие для голоса вещи поставить. В общем, я всё это выдержал, но чего это стоило, каких нервов! Даже сейчас вспоминаю с ужасом. А второе ощущение — феерическое — было в Японии. У меня был двухнедельный гастрольный тур по Японии, там было 8 городов. Потрясающе интересно! Это был первый в моей жизни визит в Японию. Феерические впечатления от культуры, от общения, от людей, от городов японских, таких космических. И первый шок для меня был, когда ты поёшь самые ударные свои вещи, ты выкладываешься на 100% и знаешь, что у нас в России с первой же вещи зал заводится, стоит на ушах, а к концу тебя встречают стоячими овациями и все безумствуют. А тут спел первую вещь — такое впечатление, что ноль эмоций. Спел вторую вещь — опять то же самое. Думаешь, что ты не то что-то делаешь, начинаешь изобретать, просто из кожи уже лезть вон — всё то же самое. И думаешь: «Всё! Катастрофа, провал!» Это был первый концерт. Уже места себе не находишь, допеваешь программу. Ведущий объявляет, что в заключении концерта звучит то-то, то-то. Допеваешь эту вещь в завершении концерта. И вдруг зал — как будто сорвались все с места, все начинают кричать «А-а!», топать ногами, аплодировать... Ты понимаешь, что у них просто не принято между произведениями как-то свои эмоции... Вообще, не принято проявлять заранее свои эмоции. Помню, как у меня отлегло на душе: «Ну, слава Богу! Всё в порядке!». Но это не то, о чём я хотел рассказать. Это преамбула.

Л. Горская

— А амбула?

Ф. Тарасов

— А то самое ключевое событие, которое произошло, это когда я пел три песни на японском языке, естественно, не зная японский язык - очень известные народные песни. И две у меня как-то сразу пошли хорошо, я их выучил и с лёгкостью пел. И с грехом пополам как-то, песня у меня никак не шла — она была длинная, с огромным количеством слов и куплетов. За гастроли я успел её выучить всё-таки, вроде знал. Но когда про себя повторял, какие-то запинки всё равно происходили. Я мысленно постоянно её крутил в голове и вроде бы запомнил. Но когда ты выходишь на сцену, особенно новое произведение на иностранном языке, и стрессовая ситуация всё-таки происходит. Что ни говори, когда выходишь на сцену, всегда лёгкий стресс, а когда ещё не совсем опытный артист — а тогда мой артистический стаж составлял несколько лет всего, года три, что ли. И я только-только осваивал какие-то направления, и был ещё студентом консерватории. И вот вы представляете: стресс, я две эти песни спел, которые у меня хорошо получались. Пою третью песню, допеваю второй куплет и понимаю, что третий я забыл.

Л. Горская

— Ой!

Ф. Тарасов

— Такое ощущение, что у тебя из головы просто стёрли всё. И вот я частью своего сознания контролировал допевание второго куплета, другой частью мозга я контролировал аккомпаниаторов, чтобы быть, так сказать, в синхроне. При этом я общался с залом, чтобы быть в образе и не прерывать этот контакт. И ещё каким-то уголочком сознания я пытался вспомнить, что же там дальше! И не мог вспомнить. Всё моё тело налилось свинцом — просто катастрофа, как так можно! Ребята — опытные музыканты, которые мне аккомпанировали, каким-то чутьём поняли, что я в замешательстве. Они сыграли длинный проигрыш, во время которого я должен был вспомнить, но я ничего не вспомнил.

Л. Горская

— А бумажку не пробовали с собой брать?

Ф. Тарасов

— Это отдельная история. Сейчас, если вы хотите, я расскажу её, как я стал лауреатом в Казани, пев на татарском языке.

А. Пичугин

— Фёдор Тарасов у нас в гостях в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Фёдор — оперный певец, бас, доктор филологических наук. Ещё одна интересная история нас ждёт.

Л. Горская

— Так чем закончилась история с третьей японской песней?

Ф. Тарасов

— Проигрыш закончился, я должен был вступить. Я слова не вспомнил. И тут, внимание — интересный момент, за который я очень люблю свою профессию, её некий такой экстрим. Я набираю воздух в лёгкие, чтобы запеть, при этом я не знаю, что я буду петь. И вот я начинаю выдыхать и вступать — уже начинать голосом что-то петь, не зная, что я буду петь. И в этот момент всё само собой разрешилось — я начал петь вокализ — мелодию этой песни — и пригласил зал поучаствовать в исполнении. Причём, я это не планировал, это как-то само получилось. И люди заулыбались, потому что известная песня, кто-то стал подпевать, кто-то просто улыбался. И так я пел вокализ до тех пор, пока не вспомнил.

А. Пичугин

— А, вспомнили всё равно?

Л. Горская

— Вокализ — это без слов?

Ф. Тарасов

— Когда я нашёл таким образом выход из ситуации, стресс потихоньку ушёл из меня, и я пел вокализ — то есть мелодию без слов, до тех пор, пока не вспомнились слова. И дальше я вступил уже и допел песню до конца. Концерт прошёл на ура, все были счастливы. Но сколько килограммов я за этот концерт потерял сложно даже представить!

А. Пичугин

— Так можно же было вокализом закончить и всё, нет? Это не профессионально?

Ф. Тарасов

— Это было бы немножко некстати, потому что все фейерверки, сюрпризы и придумки, они приветствуются, но они должны быть в рамках произведения, которое ты должен закончить всё-таки так, как полагается закончить произведение, то есть допеть его до конца.

А. Пичугин

— А вторая история?

Ф. Тарасов

— А вторая история: я был участником фестиваля, а потом и конкурса в Казани. Это был международный конкурс имени Рашида Вагапова, где я получил первую премию. Естественно, я должен был петь одно произведение на татарском языке, которого я, естественно, не знаю. Также я ходил за кулисами перед своим выходом и повторял слова, и понимал, что есть загвоздки — что они у меня где-то не всплывают в сознании вовремя. А на сцене нет времени вспоминать и думать, потому что музыка течёт, и ты должен постоянно петь, быть в образе и слова, естественно, выдавать без задержки какой-либо. И я понял, что я могу провалиться. И мне пришлось написать на руках, на ладонях слова. И всю песню я пел, эмоционально воздевая руки, благо что содержание этой песни располагало к такой жестикуляции. Комиссия, которая сидела в зале, говорила: «Ох, какое отношение к песне!»

А. Пичугин

— К татарской культуре!

Ф. Тарасов

— К татарской культуре, какой образ!

Л. Горская

— Обманывают людей, дурят!

Ф. Тарасов

— Действительно, я эмоционально вкладывался, но периодически так подглядывал в свои воздетые ладони. И после исполнения побежал в туалет быстрее смывать эти, написанные ручкой, слова с ладоней. И туда пришёл один из членов комиссии, который посмотрел на меня, улыбнулся широкой улыбкой...

А. Пичугин

— Ну а что, с другой стороны? Что в этом такого?

Ф. Тарасов

— Тем не менее, премию мне всё равно дали!

А. Пичугин

— А что в этом такого? Ну написал человек, но это же всё-таки не родной язык!

Ф. Тарасов

— Потом Шаймиев, который присутствовал на концерте в Оперном театре, где этот концерт проходил, — он тогда ещё был президентом Татарстана — сказал, что этого артиста надо приглашать.

А. Пичугин

— С тех пор вы в Казани частый гость?

Ф. Тарасов

— Да, я стал дружить с Казанью. Меня приглашали на филармонические концерты. Я подружился и с полпредом Татарстана. Очень, кстати, восхищён их подходом к своей национальной культуре и вообще к талантам, которые они где-либо замечают. Они очень цепкие люди, они сразу их берут в свою орбиту и включают в свои мероприятия. Вот я участвовал в днях Татарстана в Москве в Доме музыки, пел, опять же, на татарском языке знаменитое произведение композитора Яхина — татарский композитор, которого можно назвать своеобразным таким татарским Рахманиновым.

А. Пичугин

— Филология, как наука, в вашей жизни какое-то место до сих пор занимает?

Ф. Тарасов

— Во-первых, как вы уже поняли, она занимает то место, что мне помогает в певческом искусстве.

А. Пичугин

— Нет, именно как наука!

Ф. Тарасов

— Как наука она остаётся не то, чтобы на периферии моей жизни, но где-то фрагментарно проявляясь отдельными вспышками такими. Потому что вся моя жизнь ушла по этому направлению. Но с филологией не порываю, я участвую периодически в конференциях, выступаю для школьников, учителей. Я пишу какие-то материалы по просьбам тех или иных организаций, и так далее, вступительные статьи для каких-то изданий. То есть продолжаю как-то участвовать в этой жизни, но понимаю, что чем больше ты погружаешься во что либо и пытаешься развиваться, тем больше времени и сил на это уходит. И раздвоиться нельзя полностью.

А. Пичугин

— А специализация у вас — русская литература девятнадцатого века? Достоевский, насколько я знаю, докторская диссертация...

Ф. Тарасов

— Моя докторская диссертация была на тему: «Пушкин и Достоевский: евангельское слово в литературной традиции». Я выпустил монографию на эту тему, которая даже в Германии была издана. Совершенно неожиданно для меня предложили мне опубликовать эту монографию в Германии. Она пользовалась там интересом, хотя сам я не прилагал для этого никаких усилий. В общем-то, часто в музеях, школах, в вузах в круглых столах я участвую — тоже делаю доклады на эту тему. И узнаю с удивлением, что за те годы, в которые я учился в консерватории и, соответственно, за то время, которое я затормозил в написании своей диссертации, ничего...

Л. Горская

— Не изменилось?

Ф. Тарасов

— Ничего существенного не было сделано именно в той узкой сфере, в которой я проводил свои исследования. То есть я понял, что не зря всё-таки я завершил эту монографию и защитил диссертацию, что я клятвенно обещал в ИМЛИ, когда уходил в докторантуру. Люблю доводить до конца начатое, и это дело я тоже довёл...

А. Пичугин

— А в хоре церковном продолжаете петь, конечно?

Ф. Тарасов

— Да, я продолжаю петь. Я очень рад, что с этого началась моя певческая жизнь. И я получаю какое-то колоссальное внутренне удовлетворение от участия в богослужениях именно как певчий. И поэтому свою дань какого-то преклонения перед церковной культурой, во-первых, точнее, даже во-вторых. А во-первых, всё-таки я — православный христианин и очень люблю богослужение, люблю приходить в храм молиться. А тут, когда можно и молиться, и петь одновременно — для меня это просто такой праздник души. Поэтому я очень люблю петь на клиросе и стараюсь это делать как можно чаще, насколько мне это позволяет мой певческий график.

Л. Горская

— А дирижировать хором можете, умеете?

Ф. Тарасов

— В принципе, было несколько экстремальных ситуаций, когда мне приходилось это делать.

Л. Горская

— Экстремальная у вас работа!

Ф. Тарасов

— Да. У меня есть друг — сельский священник, настоящий такой подвижник, который был простым сельчанином, но вот взялся восстанавливать разрушенный храм в своём селе. И потом его рукоположили настоятелем в этот храм. И он стал восстанавливать не только этот храм, но и близлежащий монастырь — знаменитый Николо-Пешношский монастырь, который сейчас уже полностью восстановлен и в цветущем состоянии находится. До этого монастырь был, скажем так, приютом для душевнобольных. И там этих душевнобольных было около пятисот, по-моему. И сам монастырь был в плачевном, полностью разрушенном состоянии. И вот мой друг священник Александр Запольский взялся восстанавливать один из храмов, который было проще всего восстановить. И мы с ним там провели первую Литургию, когда ещё были дырки в крыше, когда ещё вместо иконостаса была какая-то занавеска, полов вообще не было — доски просто накидали. И вот мы собрали друзей — кто мог бы петь. И я регентовал этой первой Литургией. Это было очень волнительно — первый в моей жизни опыт регентования, но слава Богу, я вроде знал хорошо последовательность Литургии.

Л. Горская

— Но там же тоже экстремально — нужно книжку вовремя достать, в нужном месте открыть...

А. Пичугин

— Вообще, знание Устава!

Ф. Тарасов

— Да, конечно! Открыть книжку, задать тон...

Л. Горская

— И чтобы следующая книжка наготове была!

Ф. Тарасов

— Конечно! Но событие было колоссальное, я был просто наверху блаженства, что мне посчастливилось участвовать в таком важном событии. И эти душевнобольные стайками бегали вокруг храма, кто-то заходил, им было интересно. И с того момента началась богослужебная жизнь в монастыре. И теперь он в прекрасном, цветущем состоянии, там есть настоятель, там есть братия, то есть началась полноценная жизнь монастыря. И я с колоссальным каким-то вдохновением вспоминаю те моменты и очень люблю туда приезжать. И меня этот батюшка-друг всегда зовёт на праздники — и на престольные, и на день хиротонии, и на какие-то праздники для сельчан. Я там выступаю с концертами, пою на клиросе и дружу очень с сельчанами-прихожанами и с другими священниками, которые уже были после того исторического момента рукоположены и служат в том благочинии. В общем, для меня это какая-то такая живая связь и большая подпитка для своей профессиональной деятельности.

А. Пичугин

— Мы закончим нашу программу романсом на стихи Бориса Пастернака «Мело, мело по всей земле» в исполнении Фёдора Тарасова. Большое спасибо! Фёдор — оперный певец, бас, доктор филологических наук, сегодня был у нас в гостях.

Ф. Тарасов

— Спасибо большое за приглашение! Очень рад общению с радиослушателями! И, пользуясь возможностью, хочу пригласить на свой предстоящий сольный концерт.

А. Пичугин

— Да, давайте!

Ф. Тарасов

— Он состоится 17 февраля, в 19 часов, в Большом зале Центрального Дома учёных на Пречистенке. Он называется «Предчувствие весны», в котором прозвучат романсы как девятнадцатого, так и двадцатого, и даже двадцать первого века.

А. Пичугин

— Спасибо!

Л. Горская

— Как интересно! А билеты где можно взять?

Ф. Тарасов

— Билеты можно взять в кассе Центрального Дома учёных.

Л. Горская

— То есть там же, на месте можно будет купить?

Ф. Тарасов

— Да, конечно! Буду всех рад очень видеть!

А. Пичугин

— Лиза Горская —

Л. Горская

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Фёдор Тарасов. «Мело, мело по всей земле» завершает нашу программу.

Ф. Тарасов

— Всего доброго!

Звучит романс «Мело, мело по всей земле» в исполнении Фёдора Тарасова.