"Прп. Савва Сторожевский". Светлый вечер с Тимофеем Верониным (эф. 15.12.2015) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

"Прп. Савва Сторожевский". Светлый вечер с Тимофеем Верониным (эф. 15.12.2015)

* Поделиться

Веронин Тимофей1-3У нас в гостях был писатель Тимофей Вероин.
Эта встреча состоялась накануне дня памяти преподобного Саввы Сторожевского. Мы говорили о роли этого святого в истории России, о Звенигороде и Саввино-Сторожевском монастыре, а также о книге нашего гостя о преподобном Савве, написанной для детей.

Ведущие: Владимир Емельянов и Алексей Пичугин

 

В. Емельянов

— Здравствуйте! Вы слушаете программу «Светлый вечер». В студии Владимир Емельянов...

А. Пичугин

— Алексей Пичугин. Здравствуйте!

В. Емельянов

— И наш сегодняшний гость — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филологического факультета Православного Свято-Тихоновского университета, автор сценария мультфильма «Необыкновенное путешествие Серафимы» Тимофей Веронин. Здравствуйте, Тимофей!

Т. Веронин

— Здравствуйте!

В. Емельянов

— Может быть, тогда по горячим следам начнём про «Путешествие Серафимы». Вы же ведь один из авторов сценария, насколько я понимаю?

Т. Веронин

— Ну да.

В. Емельянов

— Вы знаете, удивительная вещь — я сам посмотрел мультфильм и потом спросил у своих друзей, которые этот мультфильм смотрели в кинотеатре с детьми, и всё такое прочее. На вопрос: «Ну как вообще?» — дети, конечно, в восторге, что и говорить. А вот у взрослых складывается такое ощущение, что чего-то недосказано там, вот как-то история вроде завершена, но что-то какой-то финал довольно зыбкий. Вот почему у людей такое отношение складывается, такое мнение?

Т. Веронин

— Я думаю, что любое произведение искусства всегда имеет в себе недостатки. Нет такого произведения, которое бы до конца и полностью удовлетворяло всех во всём. Поэтому здесь можно, конечно, задавать вопросы. Я, как автор сценария, могу сказать, что я — лишь один из авторов сценария. Фактически мне принадлежит такое зерно, из которого всё выросло. И до конца то, что было додумано, и финал, который был создан, он был создан без моего участия фактически.

В. Емельянов

— Да, там какая-то длинная, сложная история с этим мультфильмом вообще.

Т. Веронин

— Да, вообще, он очень долго создавался и поначалу был совершенно другой сценарий — был просто о житии преподобного Серафима, которое пытались изложить киноязыком. А потом нашли мою книжку «Необыкновенное путешествие Серафимы», её взяли за основу. Но она очень сильно была переделана. И первично я написал один сценарий, потом целый год прошёл, и вдруг мне звонят, что заново всё переделали и мне надо написать по новой схеме. И таким образом всё было очень долго. А потом, когда я написал по новой схеме, и увидел черновой вариант фильма, то оказалось, что и эта схема уже сильно изменилась.

А. Пичугин

— А вам самому конечный вариант понравился?

Т. Веронин

— Мне в целом понравился. У меня, например, финал не оставляет никаких вопросов, правда, может быть, он слишком такой помпезный — есть в нём какая-то такая...

А. Пичугин

— А я честно признаюсь, что я пока не смотрел, поэтому мне сложно судить.

Т. Веронин

— Там есть вещи, с которыми я не очень согласен, некоторые, частные. Но в целом, в общем... Я три раза его смотрел. Надо сказать, что на третий раз он мне понравился больше всего!

В. Емельянов

— Ну что ж, это, что называется, по горячим следам, а вообще наша сегодняшняя программа выходит накануне дня памяти преподобного Саввы Сторожевского — 16 декабря, в среду. Неизменно имя преподобного связано и с Троице-Сергиевой лаврой...

А. Пичугин

— И со Звенигородом.

В. Емельянов

— И, конечно, со Звенигородом и с Савво-Сторожевским монастырём. Надо сказать, это одно из любимых моих мест. У меня такой треугольник есть: Волоколамск, Истра и Звенигород. Я вот, если выходной день, я делаю такой треугольник.

А. Пичугин

— Вся она «Русская Швейцария», как её называют.

В. Емельянов

— Да, согласен. И вообще весь этот запад, в смысле запад Московской области и северо-запад, вся вот это, действительно, «Русская Швейцария» и монастырь этот стоит на таком красивом месте, на такой красивой горке. Даже не буду, наверное, говорить нашим слушателям, что, если не были — посетите. Я думаю, что даже в былые советские времена, когда это был краеведческий музей... Я, кстати, был ребёнком тогда, а дача была в Голицыно. И одно из самых моих любимых мест в округе был именно этот краеведческий музей — кремль. Говорили: «Поехали в кремль!» Там, конечно, было полное запустение. Но ребятне там было, где порезвиться, потому что можно было на стены эти залезть. А сейчас это такой очень серьёзный, очень красивый, очень строгий монастырь.

А. Пичугин

— Но почему-то как-то за Троице-Сергиевой лаврой, за некоторыми другими монастырями ближнего Подмосковья, хотя вроде бы Саввино-Сторожевский монастырь совсем не дальнее Подмосковье, и сам монастырь, и личность преподобного Саввы Сторожевского в последние годы, мне кажется, по моим даже воспоминаниям конца 90-х, начала 2000-х годов, когда я туда не то, чтобы относительно часто, но так получалось, что оказывался где-то недалеко, заезжал; почему-то, мне кажется, отходит на второй план. Уже меньше знают об этих местах, о Саввино-Сторожевском монастыре, о личности самого святого. Сейчас, в связи с тем, что нашли интересные архивные документы в храме на Городке, чуть-чуть вспомнили. Но вообще, как вы считаете, почему личность самого преподобного, она как-то сейчас скрылась немного за временем?

Т. Веронин

— Она никогда не сияла особо ярко, кроме времени правления Алексея Михайловича, который его особым образом полюбил, как известно. И даже известно чудо с медведем случившееся. Преподобный Савва был смиренным, кротким старцем, который был учеником преподобного Сергия. А какой из учеников преподобного Сергия так уж сильно сияет, чтобы о нём говорили? Преподобный Сергий, да, а его ученики уже под крылом преподобного тихо делают своё дело, продолжают дело учителя. И они под его смиренным кровом сами смиренно это дело делают. Но преподобного Савву очень чтят и любят вокруг. Поскольку я сам хоть и москвич, но давно уже живу в Подмосковье, километрах 15 от Звенигорода. И в этом диаметре, по крайней мере, преподобный Савва действительно хозяин тамошних мест, его почитают, его знают, в Саввино-Сторожевский монастырь постоянно ездят. И мы сами, хотя прихожане другого храма, но время от времени выбираемся туда, чтобы почтить преподобного Савву. В нём есть какая-то внутренняя тишина, глубокая тишина, смиренная тишина, к которой прикоснуться всегда как-то приятно и радостно. Преподобный Сергий был всё-таки деятель, хотя он и ушёл, скрылся, но он всё равно вёл очень большую общественную деятельность. А преподобный Савва хоть и вынужден был по послушанию тоже некую деятельность вести, но всё-таки был человек такой очень тихий, смиренный и живущий своей такой более частной, что ли, жизнью.

А. Пичугин

— А как он оказался в тех местах? От лавры-то это довольно далеко, от будущей лавры.

Т. Веронин

— Ведь Димитрий Донской был духовным чадом преподобного Сергия, а его сын Юрий Дмитриевич, соответственно тоже...

А. Пичугин

— Звенигородский.

Т. Веронин

— Да. Он очень любил Троицкую лавру, Троицкий монастырь и, собственно, стал духовным чадом преподобного Саввы и позвал его, умолял его, можно сказать, прийти к нему и построить монастырь подобный — основать монастырь, подобный монастырю преподобного Сергия.

В. Емельянов

— А вот называют, что... Саввин монастырь — он такой придворный как бы. И там, действительно, царицыны палаты и так далее. Это именно связано с Алексеем Михайловичем Романовым?

Т. Веронин

— Исключительно только с ним. Здесь какая-то уже тайна его личности. Вообще, говорят об Алексее Михайловиче, которого называли «Тишайший», что он был вовсе не тишайший, а человек был очень склонный к гневу...

В. Емельянов

— Буйнейший?

Т. Веронин

— Довольно царь такой был суровый. Но то, что он избрал в качестве своего особенного духовного покровителя именно тихого, действительно тишайшего преподобного Савву... Потому что он очень любил эти места — такие тихие, прекрасные. И туда очень часто ездил, особенно по санному пути. У него была такая трасса очень быстрая — он по Москва-реке от Кремля доезжал на санях до Саввино-Сторожевского монастыря. Это занимало довольно недолгое время по тем временам. Была, действительно, такая скоростная правительственная трасса.

А. Пичугин

— По льду.

Т. Веронин

— Да, по льду. Это была такая чудесная дорога — по тем временам самая наировнейшая. И вот он, действительно, полюбил преподобного Савву. В этой его любви сказывалось то, что он, действительно, в глубине души был тишайшим.

В. Емельянов

— Вообще, государи, так сказать, обращали внимание на этот монастырь. И вот говорили: «Поехали, заедем к Савве!» Через Савву то есть все проезжали.

Т. Веронин

— Да, вообще, это в светском кругу.

В. Емельянов

— А сейчас такая традиция у государевых людей наблюдается?

Т. Веронин

— Честно говоря, я не могу вам на это ответить, не знаю!

А. Пичугин

— Места-то у нас, да? Рублёвка недалеко.

Т. Веронин

— Но они все такие и были всегда.

А. Пичугин

— Расскажите всё-таки о личности преподобного Саввы: чем он нам известен, чем прославился, чем значим, кроме того, что он был учеником преподобного Сергия и основал монастырь.

Т. Веронин

— Мне, вообще, волею судьбы выпало написать про преподобного Савву книжку.

А. Пичугин

— А что же мы вас спрашиваем-то тогда?

Т. Веронин

— Да, действительно, я его житие изучал. Надо сказать, что житие его очень скромное — опять же, никаких ярких фактов. И для того, чтобы понять, чем значим преподобный Савва, нужно прийти к его гробнице, нужно научиться ему молиться. Нужно посетить замечательное место — скит преподобного Саввы. Это у дальнего подножия горы Сторожей, где стоит монастырь, на другой стороне этой горы он ископал некогда пещеру и там молился последние годы. И, наверное, чем он знаменит, чем он славен — вот он основал монастырь. Вот пришли к нему ученики, он сумел создать некий молитвенный центр, так же, как создал молитвенный центр преподобный Сергий. Конечно, основа этого — это внутренняя молитва самого преподобного Саввы, это способность обонять благоухание божественной благодати каждое мгновение своей жизни. Это несказанно, это ничем не объяснишь. Вот это, собственно, назначение каждого преподобного. Что-то уникальное в преподобном Савве — я вот не могу сказать что. Действительно, вот эта неожиданная встреча с Алексеем Михайловичем и его продолжающееся такое всё-таки историческое значение. Потом, известное чудо с Евгением Богарне — принцем, которого он остановил. И благодаря явлению этому принцу Евгению Богарне, он не стал разорять этот монастырь. То есть некое вот такое участие в жизни своего монастыря, своей местности. Но это характерно для всех святых всех областей русских. Наша русская земля замечательна тем, что у каждого островка нашей земли есть свой покровитель.

А. Пичугин

— Смотрите, пятнадцатый век в истории России, если смотреть с точки зрения Церкви, монашества — это, наверное, пик развития. Там и Кирилл Белозерский, и Сергий Радонежский частично — четырнадцатый-пятнадцатый век; Савва Сторожевский — четырнадцатый-пятнадцатый век; огромное количество учеников преподобного Сергия, которые разошлись в совершенно разные стороны княжеств, ещё пока не совсем объединившихся, совсем даже не объединившихся. А с чем это было связано — такое развитие монашества резкое вдруг? Кирилл Белозерский отправляется далеко туда, в северные земли, их называли заволожскими старцами — его и его учеников. Огромное количество монастырей было основано именно в это время. И вот эта вся земля от Вологодчины, через Ростов, Ярославль, Суздаль, Владимир сюда, вниз, к Москве и даже дальше — это сплошная, фактически, сеть монастырей — маленьких таких, но духовных центров. Почему так происходило?

Т. Веронин

— Это тайна истории, как любил говорить Карамзин. Здесь разные есть влияния. Есть накопление некоторого духовного опыта на протяжении первых веков христианства на Руси. Пришёл момент некоего выплеска духовных сил, которые накопились. Потом, это связано, конечно, с влиянием... со вторым юго-славянским влиянием так называемым, когда, теснимые турецким игом, духовные силы с юга стали приходить на Русь...

А. Пичугин

— Греческие.

Т. Веронин

— Да, греческие, болгарские, сербские. И вот этот исихазм, который развился на Афоне и вообще в Греции, и вообще на Балканах, он дал свои ростки через преподобного Сергия. Собственно, вся причина всего этого всплеска внешнего, опять же, в келье внутренней, в этом сердечном делании, в умении вдруг почувствовать это ежеминутное присутствие Божие в сердце — это умное делание, исихазм. Удивительным образом, молчальничество, казалось бы, некий затвор, некий уход от мира, который был у преподобного Сергия, был у преподобного Саввы, у каждого из них, он давал необыкновенный внешний результат. То есть поиск какой-то земли, которая даст тебе возможность уединиться и беседовать наедине с Богом, расширял географию России. В этом тайна, вообще, русской истории. Россия строилась не войнами, на самом деле, не такой социальной активностью, а каким-то таинственным деланием. В этом её отличие от западной ментальности, которая активна. Мы всё-таки в большей степени имеем некую такую внутреннюю женственную сущность. И эта женственная сущность оказывается очень, на самом деле, деятельной, но деятельной сокровенно.

В. Емельянов

— Тимофей Веронин у нас сегодня в «Светлом вечере» — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филологического факультета Православного Свято-Тихоновского университета. Вот о чём я хотел сказать: вы упомянули, что вы — автор книги о Савве Сторожевском. А вообще, насколько это ответственное дело — вот такое писание жизни?

Т. Веронин

— Я, конечно, пишу для детей, а не для взрослых. Для меня главная задача — заронить с помощью писаний какой-то огонёк тёплого чувства по отношению к святому в ребёнке, то есть чем-то его заинтересовать, чем-то тронуть. Не знаю, насколько это получается, но такую задачу я себе ставлю. Конечно, дело очень ответственное, потому что страшно и исказить жизнь святого. И меня критиковали за какие-то, может быть, иногда излишние выдумки в этой области. Действительно, может быть, меня иногда увлекает какая-то фантазия, потому что хочется, чтобы житийная картинка предстала более живо. Поскольку жития, они ведь все очень единообразные и сюжетов там острых нету. И вот как-то приходится... не приходится, а мне самому хочется увидеть это изнутри, как бы психологически раскрыть: а что же на самом деле по-человечески происходило в жизни святого, как бы увидеть ту человеческую сторону, которые житии древние обычно скрывают от нас. И на этой стезе есть, конечно, опасный момент такого психологизма и каких-то заблуждений. Но, как говорится, если не идти вперёд, то и...

В. Емельянов

— Но для детей ведь особенно трудно писать? Это ведь особенный язык должен быть.

Т. Веронин

— Это и трудно, и легко. С одной стороны, для взрослых трудно — потому что взрослым нужно что-то взрослое сказать. А детям надо сказать детское, а детское как-то яснее.

В. Емельянов

— Вот сейчас совершенно некорректный пример, но вот я вспоминаю стихи Сергея Михалкова. Вот такое ощущение, что человек просто шёл из ванны в кухню, и в ритм шага у него всё это рождалось. У меня такое ощущение, что из него это лилось просто. Мне кажется, что он труда к этому не прикладывал. Поэтому я и отметил, что всё-таки, вообще, работа для ребёнка — это совершенно другая область.

Т. Веронин

— Другая, да, абсолютно. Но поскольку у меня самого много детей, я очень хотел бы передать им какое-то почитание святых.

А. Пичугин

— А сколько у вас детей?

Т. Веронин

— Шестеро.

А. Пичугин

— О!

Т. Веронин

— И я, когда писал эти книги все свои детские, я думал о том, как я их буду читать своим детям, и чтобы до них что-то донести. И поскольку я постоянно с ними общаюсь — уже 20 лет, как постоянно верчусь вокруг своих детей, то у меня уже как-то моё сознание, оно нацелено на общение именно с детьми в первую очередь.

В. Емельянов

— А вот вы сказали, что вас критиковали за какие-то приукрашения, может быть, допридумывания. А вот где та грань, которую, на ваш взгляд, невозможно перейти?

Т. Веронин

— Эта грань должна просто чувствоваться — некий вкус художественный, и в то же время, духовный вкус. К сожалению, все мы — люди не идеальные, и этот художественный и духовный вкус может у кого-то не всегда быть. Поэтому нужны редакторы, всегда нужны какие-то критики. Потому что я сам, например, эту книжку — «Необыкновенное путешествие Серафимы», по которой отчасти был снят мультфильм, я вот её много лет уже назад написал. И много лет читал своим детям. Но всякий раз читая, понимал, сколько там лишнего. И сейчас вот готовится второе издание с очень сильными изменениями, с очень сильными сокращениями и уменьшениями всех тех каких-то фантазий, которые там присутствуют.

А. Пичугин

— А у меня как раз вопрос, скорее, не про детскую литературу, не про то, как писать для детей, а про то, как писать о святых. Если сравнить житие — описание жизни святого — с иконой, можно заметить некое сходство. Иконописец, особенно человек, обученный византийской традиции, он зачастую убирает весь психологизм личности и оставляет определённый канон — мы иногда на иконах не можем отличить Сергия Радонежского от Саввы Сторожевского. К примеру, да? По определённым канонам составлялись и жития. И как мы можем понять, где в этих житиях вся правда, а где, ради возвышения каких-то христианских добродетелей того или иного человека, всё приукрашено или вывернуто, отредактировано именно под эти цели?

Т. Веронин

— Здесь, мне кажется, должно быть доверие древним людям и старинным памятникам. Потому что, да, у нас есть представление, особенно у таких историков древнерусской литературы, что всё писалось по канонам. Допустим, обязательно нужно было писать, что с «детства чуждался детских игр», допустим, читал жития святых.

А. Пичугин

— К примеру, да. Или постился третьего дня жизни.

Т. Веронин

— Да. Всё это выдумки жизнеописателей. Но мы имеем опыт современных святых, о которых мы знаем действительно биографические данные.

А. Пичугин

— Например?

Т. Веронин

— Например, святитель Игнатий Брянчанинов. Есть воспоминания о том, что происходило в детской у Брянчаниновых: «Николенька Брянчанинов шалил, бегал по коридору, а Сашенька дёргала за косички Машеньку. Егорушка что-то там ещё шалил. А Дмитрий Александрович, — это будущий святитель Игнатий Брянчанинов, — лежали в кровати, читали псалом «Яко попра мя человек». Это свидетельство, такой доклад по детской. Действительно, с детства чуждался детских игр, читал жития святых. Или старец Паисий Святогорец тоже, как известно, с детства именно читал жития святых так, что пугал своих родных. Так, что его брат привёл однажды какого-то вольнодумца-атеиста, чтобы он его как-то просветил, чтобы остановил на этом опасном пути увлечения житиями святых. То есть, в самом деле, вероятнее всего, что все эти клишированные, на наш взгляд, свидетельства истинны. Просто мы уже думаем, что всё это не так, а на самом деле, скорее всего, всё так оно и было.

А. Пичугин

— Тут даже если проводить параллель не с житийной и не с агиографической литературой, а с обычными документами историческими средневековыми, мы там тоже можем найти множество несогласований с тем, что уже дальнейшее изучение истории средневековой Руси показало в последующие века. То есть мы «Повесть временных лет» сейчас не можем использовать, как источник, которому мы доверяем на 100%, который объективен от и до.

Т. Веронин

— Ну это конечно! Но здесь дело не в каких-то конкретных фактах, а в общем духе.

А. Пичугин

— Я вот к чему спрашиваю: вот вы пишите книгу — это художественная литература. Для детей вы просто упрощаете какие-то сюжеты, вводите понятные для них вещи, с одной стороны, мне так кажется. А с другой стороны, всё-таки должен же быть какой-то сюжет, извините за это слово — экшн.

Т. Веронин

— Да, но когда дело касается жития святого, конечно, очень тяжело создать острый сюжет. Я вот, когда писал книжку про преподобного Савву, она называлась «Свет мой чудотворец Савва». И там был сюжет — жизнь современной семьи, которая живёт около монастыря, и папа рассказывает своим детям житие святого. И там в то же время происходит некоторое действие в семье, но не так, чтобы оно было очень острое, но всё-таки определённый сюжет там выстраивается. Так, конечно, написать житие святого, чтобы это был экшн, чтобы это было действительно увлекательное произведение — это нелегко, практически невозможно. Поэтому-то я какие-то книги писал, старался, чтобы житие святого входило в повествование, а само повествование строилось на другом. Например, то же самое «Необыкновенное путешествие Серафимы» — я хотел написать книгу не о праздниках и не о Серафиме. Но при этом получился сюжет с девочкой, который даёт некий всё-таки интерес читательский. И другие тоже есть книжки, в которых попытка такого вот соединения беллетристики и житийного материала. Например, есть вот такая книжка «Толгское чудо». Там жития нескольких ростовских святых вплетаются в повествование о мальчике, который попал в колонию в советское время. Это такая задача очень сложная, конечно.

А. Пичугин

— А можно ли, вот вы, как писатель считаете, можно ли, описывая святого в художественной литературе, показать какие-то, может быть, неприглядные стороны его жизни? Даже исходя из нашего христианского знания, что «несть человек иже поживет и не согрешит» — только Бог без греха.

Т. Веронин

— Конечно!

А. Пичугин

— Соответственно, показать не только его такую гладкую христианскую жизнь.

Т. Веронин

— Вообще, на мой взгляд, современная книга о святом должна отличаться от книги средневековой потому, что отличается совершенно воспринимающий субъект, то есть читатель. Раньше читателю было нужно, чтобы всё было написано по канонам. Он ждал того, чтобы книга удовлетворяла тому, что он от неё ждёт. А теперь читатель нацелен на то, чтобы книга была актуальна для него, чтобы в ней содержался какой-то материал для него близкий. Поэтому нам важно показать, что святой отнюдь не значит, что безгрешный, что святой человек — это человек, который устремлён к Богу. Но он мог совершать множество ошибок. И это не мешало ему стать святым. И именно такой объективный взгляд на святого очень важен в наше время. Но когда мы говорим о житиях таких святых, как преподобный Сергий, преподобный Савва, это мало возможно, потому что мы вообще ничего не знаем про них. Вот когда мы работаем с житиями более современных святых, здесь нам уже легче. Действительно, мы имеем дело тут со сложными такими судьбами, сложными поисками. Потому что, действительно, часто в обывательском сознании святой — это очень хороший человек, добродетельный человек, не совершающий грехов. «Ну ты святой!» — говорят человеку, когда он чего-то хорошее делает. На самом деле, святость — это есть всецелая устремлённость к Богу, это есть неотмирность, которая не гарантирует отнюдь безгрешность.

В. Емельянов

— Эти вопросы не случайны. Потому что сегодня очень остро стоит ведь проблема с почитанием новомучеников. Жития многих из них мы просто даже не знаем. То есть мы понимаем, о чём идёт речь, в основном...

А. Пичугин

— Их жития зачастую засекречены ещё пока в архивах КГБ где-то.

В. Емельянов

— А, ну тогда мой вопрос снимается, потому что вот как? Их же тоже нужно писать!

А. Пичугин

— Нет, не снимается. Вся проблема в том, что их рассекречивают, и по мере допуска тех людей, которые из комиссии канонизации занимаются прославлением того или иного человека, они по крупицам из этих архивов достают какие-то сведения. А дальше смотрят уже: возможно ли его канонизировать или нет.

В. Емельянов

— То есть это получается такая перспектива, да?

Т. Веронин

— Конечно. На самом деле, даже древние мученики не канонизированы. О большинстве из них ничего неизвестно, кроме мученических актов о них ничего не осталось!

В. Емельянов

— «Прославлены и забыты» — так о многих из них с горечью говорил в одном из своих интервью игумен Дамаскин (Орловский).

А. Пичугин

— Да. И были, к сожалению, несколько случаев, о которых сейчас очень много говорят, в том числе в церковной среде, в церковных СМИ, когда, к сожалению, приходилось деканонизировать того или иного прославленного лет 15 назад святого, потому что открывались новые архивные данные, выяснялось, что всё было, к сожалению, не совсем так.

В. Емельянов

— Да. А, может быть, ещё проблема такая — отсутствие дерзновения по этому поводу?

Т. Веронин

— Здесь ведь всё-таки для подлинной канонизации должно быть почитание. То есть должны быть люди, которые ощущают этого человека как святого.

В. Емельянов

— То есть тогда получается, что большинство, наверное, их не чувствует как святых.

Т. Веронин

— Здесь вопрос такой, да... Древние мученики, их почитание возникало именно вокруг их останков, вокруг их памяти. Никто не собирал никаких документов, просто знали: вот здесь были умерщвлены такие-то мученики, мы их помним, мы знаем, что они отдали себя Христу, и их поминаем. И возникало чувство по отношению к ним, возникало какое-то живое, трепетное ощущение их святости. От этого уже возникала канонизация — не нужна была никакая комиссия, а нужно было живое чувство. Я, например, лично глубоко ощущаю необыкновенную такую духовную силу отца Павла Флоренского. Но никто его не собирается канонизировать, хотя я ощущаю его именно присутствие в моей жизни лично.

А. Пичугин

— Мы говорили в своё время, кстати...

В. Емельянов

— Сейчас, Лёша, извини, пожалуйста! А как вы это ощущаете?

Т. Веронин

— Я читаю его книги, я обращаюсь, поминаю его в молитвах, я чувствую его близость. Я назвал своего сына в честь отца Павла Флоренского, потому что он родился в тот момент, когда я именно вчитывался в его труды и ощущал именно духовную силу его слов.

А. Пичугин

— Но ведь Церковь не согласна с его некоторыми богословскими изысканиями, а мученическую-то его кончину никто же не отменял. Поэтому не очень понятно...

Т. Веронин

— Дело в том, что там была такая (до сих пор, по крайней мере) система, что если человек что-то подписал, то его не канонизируют. Но что это значит? Ну, подписал какие-то ложные... Там написали какую-то огромную конструкцию, что они какой-то заговор составили. И там, в течение жуткого конвейера, в конце концов человека заставили подписать вот эту какую-то бумагу. Но мы совершенно не представляем, что это такое было — как он это подписывал... Но он там не подписал отречение от Бога. И вот это является таким главным фактором.

В. Емельянов

— Вы слушаете программу «Светлый вечер». У нас сегодня в гостях Тимофей Веронин — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филологического факультета Православного Свято-Тихоновского университета, автор книги «Необыкновенное приключение Серафимы». В студии Владимир Емельянов...

А. Пичугин

— И Алексей Пичугин. Вернёмся через минуту!

 

В. Емельянов

— Вы слушаете программу «Светлый вечер». У нас сегодня в гостях Тимофей Веронин — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филологического факультета Православного Свято-Тихоновского университета, автор книги «Необыкновенное путешествие Серафимы». В студии Владимир Емельянов...

А. Пичугин

— Алексей Пичугин. Может быть, поговорим о современной святости? Как раз мы к этому подошли — вы вспомнили отца Павла Флоренского. Ведь новомученики — это очень большая тема, это люди, которые, действительно, стоят очень близко к нам по времени. Но это время потихоньку уходит, уходят и их современники — люди, осознанно жившие в 20-30-е годы. Мне кажется, что очень мало у нас сейчас людей... наверняка есть, но они не прославлены, либо мы о них ничего не знаем — наших практически современников, то есть люди, которые жили в обозримом нам прошлом: 50-60-70-е годы, — люди, современники наших родителей. Вот на память приходит только святитель Лука (Войно-Ясенецкий).

Т. Веронин

— Но он-то канонизирован!

А. Пичугин

— Он-то канонизирован как раз, да. О его жизни мы знаем практически всё — она под микроскопом изучена. Но ведь помимо него наверняка огромное количество людей, которые вели церковную жизнь и в годы хрущёвских гонений, и при Брежневе, умершие тогда, но не получившие прославления — тоже святые. Я к чему это спрашиваю: если люди, как вы говорите, в первые века христианства ощущали какое-то единство с мучениками — погибшими за веру людьми, — то наверняка нам нужны такие же святые!

Т. Веронин

— Да, конечно! И, в общем, так и есть. Например, есть замечательный святой, тоже Павел — отец Павел Груздев. Он не святой, не канонизированный. Многие его почитают, многие помнят. Нужно, конечно, про них больше писать, больше говорить, именно их образы воскрешать в душах. Одна из главных задач православных средств массовой информации, мне кажется, это именно знакомить с такими людьми. Конечно, отец Иоанн (Крестьянкин), и всё, что связано с Псково-Печерским монастырём. Благодаря усилиям отца Тихона (Шевкунова) это стало таким общенародно известным. Вот митрополит Антоний Сурожский — в его образ, его жизнь, его проповеди вглядываясь, мы ощущаем, конечно, вот эту... Собственно, чем отличается святой? Вот то, что мы предчувствуем в человеке святость, когда мы чувствуем то, что было в преподобном Савве — вот эта тишина внутренней обращённости к Богу. И вот эта тишина внутренней обращённости к Богу мне видна в отце Павле Флоренском, мне видна в митрополите Антонии Сурожском, в отце Павле (Груздеве).

А. Пичугин

— Вот Антоний Сурожский жил буквально десять лет назад.

Т. Веронин

— Да, умер, по-моему в 2002 году.

А. Пичугин

— В 2003-м. Точно так же, как отец Павел (Груздев) — ещё 15 лет назад можно было к нему кому-то приехать. Я сейчас, может быть, такую еретическую вещь скажу, с точки зрения Православия, христианства. Я просто на днях в ночи слушал программу про Януша Корчака — известного, знаменитого польского педагога, который шёл в газовую камеру Треблинки, ведя за руки детей, рассказывая им сказки, чтобы они не поняли, что с ними происходит. И у меня вдруг какое-то ощущение: вот я еду, слушаю эту программу, и ощущение, что вот, если мы говорим о святых, то это, наверное, один из самых лучших примеров святого, которого наверняка никогда не канонизируют. Он, по-моему, был католик. Но не уверен, что Католическая Церковь тоже начнёт какой-то процесс его канонизации.

Т. Веронин

— Я не уверен, что Януш Корчак был христианином. Он был из еврейской семьи. И он крестился, да? Не знаю.

А. Пичугин

— По-моему, у них семья была всё-таки...

В. Емельянов

— Но даже если это не так, то всё равно...

А. Пичугин

— Да, мы всё прекрасно понимаем!

Т. Веронин

— Януша Корчака я его читал в детстве много раз эту книгу.

А. Пичугин

— Книжка, да, конечно.

Т. Веронин

— Книжку про Матиуша Второго, по-моему, или Первого. В этой книжке есть какой-то ужасный пессимизм. Да, он, конечно, человек был великой любви и жертвенности, но в нём, мне кажется, не было вот этого христианского упования, несмотря ни на что. По крайней мере, судя по этой книжке — какая-то очень печальная книжка.

В. Емельянов

— Но тем не менее, его поступок, о котором рассказал Алексей, он, мне кажется, вообще внеконфессиональный.

Т. Веронин

— Да, конечно, это естественно. Но тут не нам, конечно, решать.

В. Емельянов

— А может быть, для детей... опять же, на примере «Необыкновенного путешествия Серафимы», может, им как-то подинамичнее вот эти истории рассказывать? Или, наоборот, здесь как раз не стоит подстраиваться под их темп и ритм, а завлекать в наш, классический?

Т. Веронин

— На самом деле, книгами в наше время не много решишь. Всё решает семья, решает вот это сидение родителей у изголовья ребёнка и рассказывание ему. Книга, мне кажется, это такое подспорье. Конечно, можно написать такой православный триллер. Я даже попытался написать: называется «День Господень» — про последние времена, семья в последние дни, там Антихрист присутствует, там всё очень увлекательно...

А. Пичугин

— Христианское фэнтези?

Т. Веронин

— Да. Моим детям очень нравится — они читали запоем. Но в то же время, не знаю: даст ли это что-нибудь? Всё это невозможно понять. Да, хочется, чтобы и они читали. Как писал, Феофан Затворник «хотел бы я написать такую книгу, чтобы она всех затрагивала и чтобы все хотели созидать своё спасение после её прочтения».

А. Пичугин

— Была же такая писательница — Юлия Вознесенская. Царство ей Небесное — недавно умерла. У неё была книга про путешествие в загробную жизнь. Книжка интересная, читается хорошо, но с точки зрения какого-то канонического нашего представления о том, как это возможно, там много несостыковок. Хотя, с другой стороны, нужно ли? Она же детская писательница, должно ли быть это всё идеально выверено канонами?

Т. Веронин

— Мне кажется, что нет. Такой выверенности абсолютной не нужно. Не нужно, конечно, какой-то очевидной ереси, но надо понимать, что есть художественная литература, которая не рассказывает о том, что есть на самом деле — это некая притча. И главное — некий вывод, которая она в итоге делает, некое ощущение, которое остаётся. Что касается Юлии Вознесенской, книжка «Мои посмертные приключения», в общем, достаточно вдохновляющая. Меня лично она в своё время как-то вдохновила. Она в очередной раз напомнила о том переходе, который всем нам предстоит. Дальнейшие её книги более такие сложные и запутанные — слишком много там уж всяких придумок. Но, в принципе, она шла тоже таким путём: пыталась, действительно, писать так, чтобы заинтересовать современного читателя. Написать такой «Анти Гарри Поттер» — была её цель. Мне бы лично хотелось написать что-нибудь такое, что было бы похоже на «Хроники Нарнии», но как-то по-нашему. Потому что для меня, конечно, идеальная детская книга — это «Хроники Нарнии».

А. Пичугин

— А вот это к вопросу о писательской свободе, мне кажется. У Льюиса она была абсолютной, когда он писал «Хроники Нарнии», у него не было каких-то видимых границ: это можно, это нельзя. Часто у нас в литературе люди, обращающиеся к вере и продолжающие заниматься литературным творчеством, начинают выстраивать себе границы: а вдруг я, не дай Бог, кого-то могу этим смутить; а вдруг я здесь перейду какую-то границу недопустимого. И что тогда?

В. Емельянов

— Представляю, как они мучаются!

А. Пичугин

— А мы спросим! Есть такое ощущение?

Т. Веронин

— Знаете, мне кажется, что русский человек — он очень такой человек зажатый. Он весь в таких формальных рамках. Почему русская литература детская, она, на самом деле, сильно уступает западной? Вот русская взрослая литература, она, на самом деле, самая величайшая в мире: Лев Толстой, Достоевский — непревзойдённые высоты. И на Западе все это признают, кто понимает, что такое литература. А детская литература — ну, нет. Что мы можем противопоставить Астрид Линдгрен или Льюису?

А. Пичугин

— Ничего не можем, кроме советских: Маршака, Чуковского, Михалкова...

Т. Веронин

— Ну что? Да, какие-то неплохие стихи, но каких-то глобальных таких прозаических детских эпосов русская литература не создала.

В. Емельянов

— Минуточку! Успенский — «Чебурашка»!

Т. Веронин

— Ну что вы, это мелко, несравнимо с той глубиной, которая есть у той же самой Астрид Линдгрен — в каких-нибудь «Братья Львиное сердце» или «Мио, мой Мио» — это потрясающая глубина! Не говоря уже о Льюисе, о других писателях тоже.

А. Пичугин

— Шварц, вот Шварц!

Т. Веронин

— В Шварце намёки, но он не раскрылся, он не мог раскрыться.

А. Пичугин

— Я не могу сказать, что там намёки, там как раз всё очень прямо.

Т. Веронин

— Я имею в виду намёки на нечто большое и значительное. Это, конечно, разговор такой сложный. Но главное, почему русский человек не смог? Мне кажется, в нём не хватает детской свободы, которая на Западе льётся через край и перехлёстывает — там её слишком много. У нас её слишком мало.

В. Емельянов

— Она, наверное, не в нашей традиции — вот эта свобода. Вольность — наверное, да.

Т. Веронин

— Вольница.

В. Емельянов

— Или вольница. Мне вольность нравится больше.

А. Пичугин

— Мне кто-то говорил, что на Западе вся детская музыка такая мажорная, радостная. А у нас даже в «Приключениях Чебурашки и крокодила Гены» песенка про голубой вагон, она...

В. Емельянов

— Или «Я был когда-то странной игрушкой безымянной» — тоже в миноре вся.

А. Пичугин

— Да. И, может быть, в этом кроется загадка?

Т. Веронин

— Да, русский человек, он такой грустный человек, на самом деле. И я сам человек грустный. Поэтому мне хочется быть веселее.

А. Пичугин

— А кто же мешает?

В. Емельянов

— Действительно!

Т. Веронин

— А вот не знаю, какая-то грустинка в душе живёт.

В. Емельянов

— А может, это печаль наша русская? Я не знаю... грусть. Печаль, мне кажется, это как-то больше вот...

Т. Веронин

— А знаете, в русском языке такое количество синонимов слова «грусть», а слова «радость» не так много: грусть, печаль, тоска, скорбь, хандра, скука, горе...

В. Емельянов

— Подождите! Так впору и пожалеть, что мы русскими родились и здесь!

А. Пичугин

— Кстати, «Мио, мой Мио», который вы вспомнили, это же предельно грустное произведение!

Т. Веронин

— Но оно всё-таки оптимистичное! Оно трагичное, но кончается всё хорошо. На самом деле, у Астрид Линдгрен тоже есть грусть, но есть такая свобода.

В. Емельянов

— Мне кажется, если во взрослом таком состоянии, и главное, чтобы детей рядом не было, перечитать все приключения Карлсона — книжка тоже невесёлая, надо заметить.

Т. Веронин

— Да. У нас, кстати говоря, в русской традиции...

В. Емельянов

— Таким одиночеством вообще просто...

А. Пичугин

— Это полная версия какая-то?

В. Емельянов

— Нет, почему?

А. Пичугин

— Или обычная книга про Карлсона?

В. Емельянов

— Вот три повести о Малыше и Карлсоне. Она очень невесёлая. А «Незнайка на Луне», предположим, это уж вообще...

Т. Веронин

— «Незнайка на Луне» — это очень идеологизированная книга, она написана, чтобы представить ужасный капиталистический строй.

В. Емельянов

— Но меня почему-то он привлекал в детстве!

Т. Веронин

— Меня тоже!

А. Пичугин

— Меня тоже привлекал, а во-вторых, я не могу вспомнить, чтобы у меня были какие-то аналогии в детстве с капиталистическим строем.

Т. Веронин

— Аналогии не было, но в тайне ненависть к Западному миру вкрадывалась в сердца людей.

В. Емельянов

— Лёш, подожди, я тебя даже в детство верну! Потому что смотри: родители — это значит «Международная панорама», а тут капиталисты, а тут небоскрёбы. В телевизоре и тут, в книжке, ты видишь эту иллюстрацию. Так что, мне кажется, какие-то...

А. Пичугин

— А мне так нравилось их общество, построенное на Луне, что прям...

Т. Веронин

— Мне гораздо больше нравится путешествие, которое совершил герой Льюиса во внутреннюю часть Марса — на Малакандру. Знаете?

В. Емельянов

— Нет, я не читал.

А. Пичугин

— Я тоже не читал.

Т. Веронин

— У него замечательная трилогия фантастическая есть. Первая книга этой трилогии... Я сейчас вдруг забыл название, она повествует о путешествии героя на Малакандру — на Марс, где, оказывается, живут существа, у которых не было грехопадения. Они подчиняются Ангелу, который там властвует. И вот удивительное состояние человека, оказавшегося в ситуации... окружённого безгрешными существами. И ему приходится оправдываться за всё человечество. Его спрашивают: «Что у вас там, на Земле, происходит?» Он начинает рассказывать, ему становится стыдно за всё человечество, потому что он — представитель человечества, а тут такие целомудренные, чистые, милые существа его окружают.

А. Пичугин

— А я, честно говоря, сейчас подумал, что мне как-то не приходило в голову — я захожу в книжный магазин, вижу довольно большое количество детской литературы. Но в основном это всё переиздания либо советских писателей, либо западное. А вот что-то новое у нас сейчас, вообще, массово выходит?

Т. Веронин

— Да, к сожалению, таких вот именно произведений беллетристических, сказочных, которые бы мне лично были интересны, у современных писателей я не знаю. Есть довольно немало хорошей литературы такой, что называется, просветительской, на какие-то темы — исторические...

А. Пичугин

— Научно-популярное что-то?

Т. Веронин

— Научно-популярные, да. Есть хорошие книги там, создаются сейчас. Но вот такой именно художественной литературы в чистом виде я, честно говоря, не знаю.

 

А. Пичугин

— Тимофей Веронин — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филфака Свято-Тихоновского университета сегодня у нас в гостях на радио «Вера». Говорим уже теперь о детской литературе.

В. Емельянов

— Давайте вернёмся всё-таки к тому, с чего начинали. Может быть, поговорим о ваших предшественниках — девятнадцатого века, которые писали для детей, может быть, если и не жития... хотя да, и жития святых в том числе. Вот кого вы можете порекомендовать родителям, которые хотят своих друзей погрузить в более давние времена?

Т. Веронин

— Во-первых, я хотел, пользуясь случаем уже, поскольку мы заговорили о девятнадцатом веке, сказать о том, что есть тайная связь между Пушкиным и преподобным Саввой Сторожевским. Как известно, усадьба его бабушки Захарово располагалась (и располагается ныне) в десяти верстах от Саввино-Сторожевского монастыря. И Пушкин, семья которого была довольно вольнодумной, далёкой от религии, но бабушка его была более набожной, и она летом привозила своих внуков в Захарово, как она писала: «из пыльной и душной Москвы». И она возила своих внуков очень часто в Саввино-Сторожевский монастырь. И вот интересно, что это оставило глубокий след в душе Пушкина, потому что в самые свои такие вольнодумные и такие, я бы даже сказал богоборческие годы — в 22-м году в Южной ссылке, когда он написал «Гавриилиаду», ещё другие такие кощунственные стихи, он вдруг неожиданно набрасывает такое девятистишье. Я вот его даже для себя принёс, чтобы вспомнить:

«На тихих берегах Москвы

Церквей, венчанные крестами,

Сияют ветхие главы

Над монастырскими стенами.

Кругом простерлись по холмам

Вовек не рубленные рощи,

Издавна почивают там

Угодника святые мощи».

Это маленький отрывок. И вот эти тихие берега Москвы, главы церквей, которые белеют сквозь зелень горы — это как раз Саввино-Сторожевский монастырь, и угодник — это преподобный Савва. То есть вдруг среди такого хаоса очень такой страстной жизни он вспоминает этот монастырь — какое-то тихое такое дыхание хлада тонко. А потом, в 30-е годы, когда Пушкин уже умер, в его рукописях обнаружили переведённое на русский язык житие преподобного Саввы. То есть в последние годы своей жизни он переводил на русский язык с церковно-славянского его житие, то есть оно было ему интересно и нужно для каких-то внутренних целей. Я немножко отвлёкся от вашего вопроса!

В. Емельянов

— Ничего. Всё равно очень интересно!

А. Пичугин

— На самом деле, это вопрос очень интересный: ведь в девятнадцатом веке не так много произведений детских было написано. Или по крайней мере, может быть, не так много до нас дошло: пушкинские сказки некоторые, «Конёк-горбунок», чеховская «Каштанка». И вот вспоминается очень классное, но очень жуткое детское — странно, что детское — произведение «Ангелочек» Андреева.

В. Емельянов

— Андреев, он вообще, по-моему, что для детей, что для взрослых, у него...

Т. Веронин

— Как говорил Лев Толстой: он пугает, а мне не страшно! Детская литература в девятнадцатом веке...

А. Пичугин

— «Чёрная курица».

Т. Веронин

— Да. Это довольно сложная вещь, поскольку тогда было как-то принято с детьми сюсюкать, я бы сказал.

В. Емельянов

— Ничего себе, «Чёрная курица», «Каштанка» — это сюсюкать?

Т. Веронин

— Это уже такие вершины...

А. Пичугин

— Это позднее!

Т. Веронин

— Вернее, «Каштанка» — это позднее, это чеховская. Погорельский — это ранее очень удачное произведение, которое сохранилось. А вот масса было журнальчиков таких детских, где было много таких повестей для детей. Таких очень благонамеренных, хороших повестей. И даже ряд изданий издавали какие-то выборки из этих дореволюционных журналов. Но они всё-таки, кажется, на наш взгляд, не звучат. Я не могу сказать, что можно было бы читать о святых именно, с точки зрения духовной, написанное для детей в девятнадцатом веке. Такого фактически, как мне кажется, по-настоящему-то и не было. То есть там были журналы, были какие-то повествования, но всё это написано таким сладеньким языком, который современному читателю как-то смешно читать — ребёнку современному, который напуган всякими нашими современными звуками и словами.

В. Емельянов

— Я помню... То есть я не помню, а она у меня есть дома, только не помню, как она точно называется — это репринтное издание для детей «Рассказы Ветхого и Нового Завета».

А. Пичугин

— Да, я помню! Тоже не помню, как называется. А, по-моему, так и называется «Рассказы Ветхого и Нового Заветов».

В. Емельянов

— Всё-таки надеюсь, что склероза нет ещё пока. Я не могу сказать, что я её прям читал, читал от корки до корки, но я прочёл несколько глав. Знаете, мне понравилось. И то, что вы говорите про сладенькость, сюсюканье — там этого нет. Там очень строго всё изложено и при этом предлагается сделать какие-то выводы. То есть это не учебное пособие, а просто домашнее чтение. И детям предлагается потом по сюжету той или иной главы ответить на некоторые вопросы и так далее. У нас сейчас есть такие книги, достойные?

Т. Веронин

— Переложения библейских книг вы имеете в виду?

В. Емельянов

— Нет, вот именно с какими-то всё-таки...

А. Пичугин

— С сюжетной линией развитой.

В. Емельянов

— Нет, не в этом дело, Лёш, не в сюжетах, а чтобы ребёнок поработал, чтобы он ответил, после того, как услышал эту историю.

Т. Веронин

— В принципе, сейчас издаётся серия «Жития святых для детей» издательства «Никея» — такие маленькие книжечки. Там очень неплохой подход к материалу, там, действительно, пытаются авторы этих житий задать какие-то вопросы детям, чтобы они подумали над тем, что это житие даёт, как оно может в реальной жизни отозваться. Это хорошее начало. И именно попытка изложить этот материал современным языком. Мне кажется, они в этом направлении хорошо движутся. Я как раз в этой серии тоже поучаствовал: у меня про Тихона Задонского и про Луку (Войно-Ясенецкого) вышли маленькие эти книжечки. Как раз мне в этом формате нравится работать. Мне когда-то, я помню, понравилась книга — такой писатель, мало что ещё написавший, я ничего больше его не видел, Малягин его фамилия. «Повесть об Алёше» называется. Но она так вышла где-то в 90-е годы и потом пропала. А в этой «Повести об Алёше» о жизни современного мальчика начала 90-х годов, наверное. Там проблема столкновения верующих и неверующих взрослых. И как на фоне этого именно появление веры у ребёнка. И как-то всё очень достоверно и живо написано. Мне вот она понравилась эта книга.

А. Пичугин

— Да, Владимир Малягин — вот я вижу.

Т. Веронин

— У него потом ещё было продолжение, тоже про Алёшу. Но продолжение было поскучнее, на мой взгляд. И больше я не знаю какие-то ещё его книги. А так, конечно...

А. Пичугин

— Вот в «Википедии» тут про него огромная статья. У него тут очень много, но правда, в основном всё это взрослое, и он театральные постановки делает.

В. Емельянов

— И всё-таки, Тимофей, я предлагаю вернуться к дню памяти преподобного Саввы Сторожевского, который завтра и у нас так сквозь программу проходит. Значит, день памяти этот, и мы говорим, и говорили о Звенигороде, а вы сказали, что живёте в 10-15 верстах от Звенигорода. Расскажите вообще об этих местах!

Т. Веронин

— Это места, которые расположены вдоль берегов Москва-реки. Там то и дело попадаются такие красивые возвышенности, на которых расположены и посёлки в том числе. Я живу в замечательном посёлке Николина Гора, который расположен в живописнейшем месте. И, конечно, все эти места овеяны какой-то красотой, миром. И ведь понятно, когда преподобный Савва пришёл на Сторожу, то, как говорит житие, первое, что произошло, это он обонял благоухание трав. Скорее всего, это росли ландыши, скорее всего, это было весной, естественно. Когда у нас ещё цветут цветы? Только весной. Значит, это было в мае месяце, и там цвели ландыши. Потому что у нас, например, весь участок на даче тоже благоухает в мае ландышами. И вот это благоухание ландышей — это запах божественной благодати. Потому что мы привыкли к природе относиться как-то утилитарно, эстетически: вот какие милые цветочки, какая милая речка. А ведь всё это — божественная красота, которая разлита повсюду. Вот святые выбирали всегда самые красивые места.

А. Пичугин

— Меня всегда удивляло в этом — святые выбирали самые красивые места, — вот Кириллу Белозерскому, когда он жил в Симоновом монастыре, было видение, он пошёл на Белое озеро туда, под Вологду. Чего там — 450 километров? Нам сейчас сесть, на машине проехать 4,5 часа. А тогда — 15 век на дворе — сколько он туда шёл? А сколько Савва Сторожевский шёл от Троицкого монастыря туда вот, в эту «Русскую Швейцарию», в Звенигород?

Т. Веронин

— Уж тут его князь позвал, он шёл. А Кирилла Бог позвал...

А. Пичугин

— Говорят, что Сергий Радонежский всегда пешком сам ходил.

Т. Веронин

— Да, но вот шли, шли и не боялись разбойников, которых было тогда много. И шли потому, что, конечно, была молитва в сердце, было чувство того, что вся тварь, она с Богом общается. И идя сквозь эту природу, обоняя благоухание трав, люди тех времён чувствовали близость Бога. Природа славит Бога вместе с нами. И это люди тогда очень хорошо ощущали. И вот живя загородом, как-то это тоже потихоньку начинаешь ощущать. Потихоньку ощущаешь, что и река тоже — это не просто вода, которая течёт, а что это тоже какое-то существо, которое с тобой вступает в общение и вместе с тобой славит Бога. И соловей, который на ней распевает весной тоже, в мае, вместе с ландышами цветущими — это тоже общая какая-то гармония, которая с Богом общается. Вот это святые наши, преподобные старцы, преподобный Савва так чудесно ощущали. И уединяясь вот в этих своих молитвенных кельях, пещерах, они вместе с природой прославляли Бога, потому что всё в мире в гармонии, только «ропщет мыслящий тростник» — как писал Тютчев. И вот перестать роптать, а слиться в этом общем хоре — это наша такая задача.

А. Пичугин

— Это на старом крестьянском надгробии семнадцатого века на деревенском кладбище мне попалась такая эпитафия: «Всё в жизни суетной сей тлен, лишь имя доброе навеки незабвенно». Вот завтра день памяти преподобного Саввы Сторожевского. Поздравляем вас с этим наступающим праздником! Спасибо! Напомним, что в гостях у радио «Вера» был сегодня Тимофей Веронин — писатель, доцент кафедры истории и теории литературы филфака Свято-Тихоновского университета, автор книги «Необыкновенное путешествие Серафимы».

В. Емельянов

— Здесь были Владимир Емельянов...

А. Пичугин

— Алексей Пичугин.

В. Емельянов

— Прощаемся, до новых встреч! До свидания!

А. Пичугин

— Будьте здоровы!

Т. Веронин

— До свидания!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем