"Митрополит Серафим Чичагов". Светлый вечер с Игорем Гарькавым (10.12.2015)

У нас в студии был историк, директор Мемориальног Центра «Бутово», член Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской Игорь Гарькавый.
Накануне дня памяти памяти митрополита Серафима Чичагова, расстрелянного на Бутовском полигоне в годы советских гонений на Церковь, мы говорили о жизни и служении владыки Серафима и о том, почему он был причислен к лику святых.

Ведущие: Алла Митрофанова и Алексей Пичугин

А. Пичугин

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте! В этой студии Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— ...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Сегодня будем говорить про очень интересного человека — про митрополита Серафима Чичагова, человека, который жил, можно сказать, в трех разных временах. Это его светская жизнь, военная карьера (конец XIX века — вторая половина XIX века), это Россия до Первой мировой войны, до революции, и, соответственно, то время, когда страна знала Серафима Чичагова как митрополита, в том числе митрополита некоторое время Петроградского. Поговорим сегодня про действительно необычную личность, очень значимую для своего времени и, наверное, слегка подзабытую сегодня — поговорим с историком Игорем Гарькавым. Игорь Владимирович — директор Мемориального центра «Бутово», член Церковно-общественного совета при патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников российских. Здравствуйте, Игорь Владимирович!

И. Гарькавый

— Добрый вечер, дорогие друзья! Всех приветствую!

А. Митрофанова

— Когда мы говорим о митрополите Серафиме, то его невероятный такой скачок из успешной карьеры военного, когда он, будучи относительно молодым человеком, получил звание полковника, так сказать, в назидание сверстникам — какая-то такая особая формулировка была, когда его в полковники производили... Человек, имевший огромное количество орденов, действительно отличившийся невероятным мужеством на полях сражений, что, в общем, отчасти объясняется его биографией — ведь он из потомственных военных, то есть человек, у которого действительно блестящая военная карьера, вдруг внезапно принимает решение, что он не пойдет дальше по этой линии, а станет самым обычным священником — сначала дьяконом, потом священником и так далее. О том, что он будет епископом, архиепископом и митрополитом, тогда вообще речи никакой не шло. И надо еще подчеркнуть, что все эти перемены в его жизни встречаются на фоне той эпохи, когда, в общем-то, церковная жизнь — она не то что непопулярна, она просто, ну, как сказать, в загоне находится. Весь цвет интеллигенции, российское дворянство — они, конечно, чтут эту традицию как ту, которая внесла, безусловно, очень серьезный вклад в развитие России, но, вместе с тем, себя, так скажем, по касательной с этой традицией соотносит. Может быть, в какой-то обрядовой стороне, в соблюдении каких-то формальностей и так далее. Он на этом фоне выбирает совершенно сознательно священнический путь, священническое служение, которое заканчивается в 1937 году на Бутовском полигоне, где он расстрелян, уже будучи пожилым человеком, со своими болезнями и прочим. И он — один из тех людей. кто возглавляет сонм новомучеников и исповедников земли Русской, расстрелянных именно в этом месте, на Бутовском полигоне. Вот когда начинаешь вдумываться в эти детали, то хочется, конечно, чуть больше об этом человеке узнать, приблизить его личность к нашему времени. Потому что в тех решениях, которые он в своей жизни принимал, мне кажется, очень много актуального и для нас сегодня, очень много можно понять про нас, если вдуматься в то, что происходило тогда. Игорь, с чего бы Вы начали этот разговор?

И. Гарькавый

— Вы знаете, Алла, я бы сказал, что в жизни священномученика Серафима Чичагова произошло несколько крутых поворотов, несколько таких событий, которые изменили вектор движения этой жизни, наверное, на 180 градусов. И вся жизнь владыки была очень непростой. Ну, начать надо, наверное, с того, что родившийся в благополучной семье генерала Русской армии Чичагова, Леонид Михайлович принадлежал, конечно, к очень известному дворянскому роду, и его предки в XIX веке часто выступали на полях сражений, прежде всего, как руководителя Русского Военно-Морского Флота, как адмирала. Но, кроме того, он действительно был очень связан с именно служилой знатью, аристократией, служилым дворянством, потому что это было для него важно. Он был воин царя земного — первую половину своей жизни. Но и в этот период жизни с ним происходит несколько событий, которые накладывают на его дальнейший жизненный путь очень сильный отпечаток. Ну, во-первых, он рано теряет отца. Когда ему было 11 лет, он остается без отца, и его дальнейшая жизнь связана уже с Пажеским корпусом, куда он имел возможность поступить в 1870-м году. Пажеский корпус — это лучшее учебное заведение для тех молодых дворян, которые надеются потом сделать хорошую армейскую карьеру. Практически все выпускники Пажеского корпуса потом занимали места в правительственных организациях, при дворе. И также и Леонид Михайлович — он получил блестящее образование. И, что он потом подчеркивал, вспоминая то время своей жизни, в Пажеском корпусе, приобретя необходимые познания в разных отраслях, в том числе и военного искусства, он получил хорошее православное воспитание. И одновременно, что подчеркивают его биографы, находясь в непосредственной близости от двора, он получает, можно сказать, прививку от всего того, к чему другие стремились всю свою земную жизнь. Он это видел.

А. Митрофанова

— В каком смысле?

И. Гарькавый

— А он получает прививку от желания власти. богатства, светского блеска, которые, к сожалению, для очень многих представителей и аристократии, и, особенно, дворянства, которое хотело сделать... Для чего люди делают карьеру? Чтобы получить это. Немногие делают карьеру для того, чтобы послужить Отечеству. Ну, перед их глазами — блестящие выезды, роскошные балы, замечательные застолья, ордена, награды.

А. Пичугин

— Да и материальная, в общем, сторона тоже.

И. Гарькавый

— И материальная сторона...

А. Митрофанова

— ...не последнюю роль играет.

И. Гарькавый

— И вот Леонид Чичагов это все видел, и это у него не стало в жизни главным.

А. Митрофанова

— Им это удалось.

И. Гарькавый

— Как им удалось?.. Ну, наверное, это какое-то внутреннее развитие, которое до конца, может быть, осталось тайной его души. Ну, конечно, на него сильно повлияло еще и участие в военных действиях. Он был офицером-артиллеристом во время войны на Балканах, целью которой было освобождение Болгарии от Османского владычества. И, вы знаете, я бы тут даже провел некоторую параллель с биографией и, в том числе, духовной биографией нескольких известных нам по другим сюжетам представителей русской интеллигенции XIX века. И Лев Николаевич Толстой, Константин Николаевич Леонтьев, участники Крымской войны, вынесли из той крови и грязи, которые они видели, определенные выводы, которые дальше каждый по-своему в жизни своей реализовал. Какие-то определенные максимумы, некие ценности. Конечно, Леонид Михайлович становится другим человеком, наверное, там, на Балканском театре военных действий. Почему я так думаю? Вот один факт его биографии меня всегда удивлял и восхищал — до того, как он стал священником, митрополитом, до этого. Офицер-артиллерист. Он занимается, кроме своих служебных обязанностей, еще двумя вещами: он составляет летописть пребывания операторов действующей армии (это его первое, можно сказать, историческое произведение, потом в его жизни будет немало полноценных литературных и, с точки зрения даже нашего времени, вполне научных, научно-публицистических (может быть, научно-популярных, но все-таки есть некоторая доля научности), трудов. Кроме того, он занимается лечением своих солдат. Он видит, как они страдают. Военная медицина в то время только формируется. Еще впереди будет открытие и Боткина, и Войно-Ясенецкого. Солдаты умирают. Иногда умирают от каких-то, вроде бы, пустячных ранений. Вы знаете, что в военной медицине XIX века главным инструментом военного врача была пила.

А. Пичугин

— Для ампутации.

И. Гарькавый

— Как можно скорее ампутировать конечности, чтобы не допустить общего заражения организма.

А. Митрофанова

— В «Севастопольских рассказах» у Толстого об этом как раз очень яркие картинки.

И. Гарькавый

— Да-да-да. И вот, видя это, офицер-артиллерист — никто его к этому... То есть он начинает заниматься чем? Он думает, как лечить солдат. Он понимает, что медицины — той официальной медицины — не хватает. И он изучает гомеопатию, потом это превращается в целое направление его жизненной деятельности.

А. Пичугин

— Метод оздоровления, о котором сейчас даже вспоминают...

И. Гарькавый

— Ну, да, в этом методе, о котором сейчас говорят, очень мало от того, как мне кажется, к чему призывал сам Леонид Михайлович...

А. Пичугин

— Ну, это уже вырождается в какое-то течение-учение такое...

И. Гарькавый

— Да. Это, так сказать... Это, конечно, другое. Но он изучает гомеопатию — это известный факт, он действительно был врачом-гомеопатом и практиковал гомеопатию практически всю свою жизнь и со своими некоторыми еще взглядами на отдельные вопросы, связанные с лечением. Но вот это, понимаете... Не каждый офицер занимается лечением своих солдат. Это какое-то особое, уже с юности сформировавшееся христианское устроение души. И, конечно, когда после возвращения с Балканского полуострова в 1878 году в Кронштадте он встречает отца Иоанна, замечательного проповедника, который буквально отвечает на те вопросы, которые есть в душе у молодого офицера, который действительно получил такое высокое звание в столь молодые годы и которого ждала блестящая карьера при Генеральном штабе, куда он уже был прикомандирован, вот эти ответы для Леонида Михайловича становятся водоразделом его жизни. Он оставляет служение царю земному и становится постепенно воином Царя Небесного.

А. Пичугин

— Вот это как раз очень интересно. Вы упомянули Леонтьева, Вы упомянули Толстого — это такие довольно экстремальные примеры христианства конца XIX века (туда же, может быть, можно отнести и Розанова). А у будущего митрополита Серафима, тогда у Леонида Чичагова все получалось очень, вроде бы, так классически, что нехарактерно для представителя высшего общества конца XIX века (то, о чем я говорил в начале программы). Многие же почитали отца Иоанна Кронштадтского, но мне кажется, что в таком светском петербургском обществе того времени почитание отца Иоанна — это было некоей такой приметой времени. То есть он для этой аристократии не был тем, кем он был для простых бедных людей, которые стекались тысячами в Морской собор. Получается, что он... Вот как так получилось, что он, скорее, присоединился вот к этому обществу простых людей, которые действительно следовали и пытались понять учение Иоанна Кронштадтского? Они приглашали его на великосветские обеды просто потому, что это было модно тогда. Как так вышло, что Леонид Чичагов действительно стал вот таким классическим образованным, очень образованным священнослужителем?

И. Гарькавый

— Ну, Вы знаете, Алексей, я думаю, что здесь очень простой ответ сам по себе напрашивается. Много слышащих и очень мало исполняющих, много званых, но мало избранных. Вот для отца Иоанна Леонид Михайлович, отец Леонид, уже монах Серафим, епископ Серафим — это был один из ближайших духовных последователей, одно из верных ему до конца духовных чад. Напомню Вам, что когда отец Иоанн Кронштадтский покидал сей мир, уже незадолго до своей праведной кончины, он сказал, что спокоен, потому что в Православной церкви есть два человека, в верности которых православию он не сомневается. Вот одним из этих двух был Серафим Чичагов. То есть, конечно, это очень высокая оценка, и тот переворот в душе полковника Чичагова, который вызвал своими проповедями и своими наставлениями отец Иоанн Кронштадтский, привел к весьма серьезным последствиям. Надо сказать, что Вы правильно все отметили некую такую неоднозначность отношения высшего света к гражданскому пастырю. И надо сказать, что высший свет вот этого решения Леонида Чичагова не принял ничуть.

А. Пичугин

— Вот я хотел спросить: он заметил вообще, высший свет Петербурга, уход?..

И. Гарькавый

— Ну, высший свет — может быть, и нет, а вот среда, в которой жил... Но надо сказать, что Чичагова... А надо не забывать, что супругой Леонида Михайловича Чичагова была Наталья Дохтурова, представительница еще одного знатного рода, также связанного с героическим прошлым войны 1812 года. Потому что это все тоже — Дохтуровы, Чичаговы — определенный слой в служилой аристократии того времени.

А. Пичугин

— Вот она заметила.

И. Гарькавый

— Ну, она-то, конечно, заметила, потому что это перевернуло всю ее жизнь и, может быть, даже эту жизнь несколько сократило, потому что...

А. Пичугин

— Я имею в виду... Нет, я аристократию именно имею в виду.

И. Гарькавый

— Нет. Скажем так, что Чичаговы и Дохтуровы — это не самый высший слой аристократии, но это люди, которые были известны среди себе подобных, среди, опять-таки, высших офицеров армии. Но, как и сейчас, это достаточно узкая прослойка. Поэтому когда блестящий офицер, который был здоров, у которого все было хорошо, у него было в тот момент уже четверо детей — четыре дочери, — соответственно, вот он вдруг оставляет блестящую карьеру и становится простым священником, для его современников и людей его круга, скажем так, это было вызывающим поступком. Это значило, что он сам перечеркнул все то, во что эти люди, в общем-то, верили, что для них было предметом неких ожиданий, к чему они стремились. Поэтому Чичаговы не могут остаться в Санкт-Петербурге. И, став сначала дьяконом, потом священником, отец Леонид переезжает в Москву.

А. Пичугин

— Игорь Гарькавый, историк, директор Мемориального центра в Бутово, сегодня в гостях у программы «Светлый вечер». Мы говорим про священномученика Серафима Чичагова. И вот Вы говорите, что они не могли остаться в Петербурге и переезжают в Москву. А почему, скажем, отец Леонид не мог начать свое служение где-то в Питере — пускай не в центре, но в одном?.. Храмов-то было очень много.

И. Гарькавый

— Я думаю, как раз вот эта среда, эти знакомые, родственники, для которых, понимаете, этот шаг был непонятен и остался, в общем-то, наверное, непонятен до конца.

А. Пичугин

— То есть Москва была проще в этом отношении?

И. Гарькавый

— Москва — это город с совершенно другой атмосферой. Санкт-Петербург — это город при дворе.

А. Пичугин

— Такой атомизированный даже в то время.

И. Гарькавый

— Это столица. Ну, собственно, это и есть столица. Как столица, были (нрзб.)... Хотя в Российской империи было два столичных города, как мы помним...

А. Пичугин

— Ну, естественно.

И. Гарькавый

— Но Москва сохраняла традиции патриархальной старины. И отношение к священнослужителям в Санкт-Петербурге и Москве было разным. И даже интересно, кстати: я когда-то заметил — когда смотришь на фотографии священнослужителей, которые были в Москве в то время и в Санкт-Петербурге...

А. Пичугин

— И даже сейчас...

(Смеются.)

А. Пичугин

— Даже сейчас видна, когда смотришь групповые фотографии священников в петербургских храмах и в московских, видна какая-то разница.

И. Гарькавый

— Ну, да, может быть, Вы, Алексей, тоже правы. Но я хочу сказать, что отец Леонид Чичагов, ставший клириком Кремлевского храма Двенадцати апостолов, в Москве воспринимался как действительно один из священников. Тут у него тоже, наверняка, были родственники. Но как-то не было такой напряженности, которая возникала в связи с его шагом в Санкт-Петербурге. И вот, будучи простым священником, он за свой счет восстанавливает храм Святителя Николая в Старом Ваганьково. Эта церковь находится на заднем дворе Румянцевского музея — сейчас получается так, фактически, на заднем дворе Российской государственной библиотеки. И вот если Вы туда зайдете, Вы увидите, что в парусах сводов сохранились росписи. Там есть иконописное изображение четырех евангелистов. Вот это работа тоже отца Леонида Чичагова. Этот талант тоже постепенно...

А. Пичугин

— Сам писал?

И. Гарькавый

— ...тоже поастепенно в нем раскрывается талант иконописца.

А. Митрофанова

— Фантастика!

И. Гарькавый

— Понимаете... И потом он напишет много икон. Ну, конечно, его другие сферы деятельности не давали ему возможности сосредоточиться только на изображении, только на работе иконописца, только на служении иконописца, но, тем не менее, некоторые его иконы получили широкую известность. Например, в храме Ильи Пророка в Обыденном переулке в Москве хранится оригинальный образ, сохранившийся тоже с начала ХХ века. Это, насколько мне известно, первая вообще икона преподобного Серафима Саровского, где он изображен молящимся на камне. Это тоже работа отца Леонида Чичагова.

А. Митрофанова

— Об этом стоит поговорить подробнее. Был в биографии епископа уже, наверное, Серафима Чичагова...

И. Гарькавый

— Нет, еще священника.

А. Митрофанова

— ...еще священника такой эпизод... даже не эпизод, а очень важный такой фрагмент его жизни, посвященный канонизации преподобного Серафима Саровского. Именно он начал заниматься изучением документов, подготовил документы для канонизации на рассмотрение государю и, соответственно, принимал потом уже участие и в торжествах, и в подготовке этих торжеств, прошедших в 1903 году в Саров. Это же ведь тоже, знаете как... Понятно, что сейчас для нас... Ну, кто у нас там самые известные русские святые? Сергий Радонежский и Серафим Саровский, это для нас некая константа бытия. Тогда, на рубеже XIX-ХХ веков, это ведь было совершенно неочевидно. И кто такой Серафим Саровский, тоже люди особо не помнили, как мы сейчас не помним про Серафима Чичагова так особо. Именно ему принадлежит популяризация этого имени, и, фактически, то, что этот святой стал одним из столпов вот сейчас в нашем сознании, связанных с православием, тоже большая его заслуга. Расскажите, как он начал этим заниматься. Ведь это же должна быть какая-то внутренняя убежденность в том, что этот человек действительно заслуживает такой всенародной памяти и почитания.

И. Гарькавый

— Вы знаете, действительно, к тому моменту, когда Леонид Михайлович, еще даже не будучи священником, стал интересоваться жизнью преподобного Серафима, преподобный не был еще прославлен в лике святых. Синодальная эпоха вообще, надо сказать, была крайне противоречивым временем по отношению к канонизации святых, потому что со времени утверждения Святейшего Синода и до 1917 года в Русской церкви было прославлено всего лишь около 10 святых. Ну, если на столетие раньше, это около 150, чтобы было понятно.

А. Митрофанова

— Существенная разница, да.

И. Гарькавый

— То есть динамика изменилась в такую сторону, что святых, можно сказать, почти не прославляли. И в случае с преподобным Серафимом канонизации саровского старца сопротивлялась, можно сказать, вся церковная бюрократия.

А. Митрофанова

— А почему?

И. Гарькавый

— А он слишком выбивался из вот этих представлений о том, какими должны быть святые. Надо сказать, что если Вы внимательно почитаете беседы преподобного Серафима, видно, что там нет никакой сервильности. Никакой сервильности по отношению ни к власти вообще... Ну, то есть власть вообще — конечно, «Бога бойся, царя чти» и так далее, это есть. Но нет сервильности по отношению к отдельным высокопоставленным персонам, которые где-то появляются, на каком-то заднем плане. Это человек, который жил наедине с Богом. И вот «как бы чего не вышло» — главная идея бюрократии любого времени, в отношении к преподобному Серафиму приводила, ну, скажем так, к большим опасениям. Потому что мало ли что. Ну, и вспомните историю вообще с девичьей общиной — то, что Дивеевский монастырь получил официальное право на существование только в 1861 году, спустя многие годы после блаженной кончины преподобного Серафима...

А. Митрофанова

— Здесь надо пояснить, что именно он благословил создание этого монастыря и опекал его.

И. Гарькавый

— Да, конечно. Ну, он благословил... Там уже была к тому времени община матушки Александры Мильгуновой. Но особая община, которая легла в основу нынешнего Дивеевского монастыря, это Мельничная община или Девичья община, созданная по личному указанию Пресвятой Богородицы через преподобного Серафима в 1829 году, вот эта община не имела официального статуса до 1861 года. Но это отдельная интересная история. Но просто к тому я ее хотел привести сейчас и здесь, чтобы было понятно, насколько непросто вообще было и прославление преподобного Серафима, и его заветов хранения. И вот Леонид Михайлович отправляется в Дивеево к блаженным, которые продолжали вот это благодатное служение, харизматическое служение преподобного Серафима. Блаженная Пелагея, когда он пришел к ней в гости, его, так же, как и других посетителей, она посадила на пол и сказала ему: «Хорошо, что ты пришел, потому что преподобный говорил о тебе. Ты должен обратиться к государю императору, чтобы он прославил мощи преподобного и обрел их». И Леонид Михайлович, уже ожидавший рукоположения, но еще даже не священник, в общем, был в большом замешательстве, потому что он сказал, что не имеет никаких вообще возможностей повлиять на выбор государя. Ну, а блаженная сказала: «Что мне сказано было, тебе передала. А остальное ты уже сам должен сделать».

(Смеются.)

А. Митрофанова

— Нормально так, да?

И. Гарькавый

— Это такой категорический императив. И Чичагов стал думать о том, как ему прославить преподобного Серафима, вот как ему организовать вот такое всенародное почитание и как повлиять на выбор императора.

А. Пичугин

— То есть, это, фактически, была его идея? Ну, не идея — она исходила на общегосударственном уровне от Чичагова?

И. Гарькавый

— Нет, нет, я бы так не сказал. Конечно, к тому времени у преподобного было немало почитателей и среди других священнослужителей, и, в общем-то, надо помнить, что народная иконография преподобного Серафима сложилась до его прославления. Это были, конечно, по сути, парсуны, это были портреты, там не было еще нимбов, не было других элементов, которые бы указывали, что перед нами уже прославленный Церковью святой, но изображения преподобного к тому моменту были очень многочисленными. И уже даже существовала некая, можно сказать, такая иконописная традиция изображений его. Но что сделал Леонид Михайлович Чичагов? Он разработал настоящее историческое повествование — то есть он создал словесную икону преподобного Серафима, потому что бывшие до этого краткие жизнеописания Саровского старца не могли привлечь общество — во многом, потому, что было непонятно даже, на чем они основываются, кто эти люди, о которых написали. Они ходили уже по рукам, но большого влияния на общество не имели. И вот Чичагов поступает так, как должен поступить профессиональный историк, — он ищет исторические свидетельства. И он находит...

А. Пичугин

— И он сам ездит...

И. Гарькавый

— Он сам ездит. Да, он сам ездит, и он находит архив Мотовилова — вот того самого «служки Божьей Матери», как он себя сам называл, и Серафима, который и был духовным чадом преподобного, который потом столько сделал для создания Серафимо-Дивеевского монастыря. И вот в этом-то архиве Леонид Михайлович обнаружил, в том числе, и запись знаменитой беседы преподобного Серафима с Мотовиловым Николаем Александровичем.

А. Митрофанова

— Такая неоднозначная беседа, прямо скажем.

И. Гарькавый

— Беседа, которая пронизывает, действительно, и которая является, наверное, одним из высочайших мистических откровений XIX века. И он, собственно, ее и опубликовал впервые в том произведении, которое называется «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря». Она общедоступна, в большинстве храмов продается сейчас. Но имя ее автора как бы остается в тени. Хотя оно написано, но понятно, что эта летопись посвящена преподобному Серафиму. Первый том практически весь посвящен именно его жизни. И автор как бы скромно остается на втором плане. На самом деле в это время уже работа над книгой, в жизни Леонида Михайловича происходят очень серьезные события — он становится сначала дьяконом, потом священником, несет то служение, о котором мы говорили. И он добивается издания вот этой замечательной книги, которая, когда уже была подготовлена к печати, в виде гранок находилась у него на столе. И происходит удивительное явление преподобного Серафима, о котором потом, спустя многие годы уже митрополит Серафим рассказал только своим самым близким друзьям, а от них это уже стало известно потом, после его блаженномученической кончины, более широкому кругу лиц. Дело в том, что когда он листал подготовленные уже к изданию вот эти последние гранки, тогда было принято из издательства автору перед печатью приносить уже первый оттиск, чтобы автор еще раз мог просмотреть, проверить, исправить какие-то недочеты. И вот он работал над этим текстом, Чичагов, а за его спиной появился вдруг преподобный Серафим. И, увидев его, Чичагов упал на колени. И Серафим спрашивает его: «Хорошо ты обо мне написал, Ваше Боголюбие, но что ты хочешь от меня, убогого Серафима, за твой труд?» И Чичагов, по преданию, сказал ему только буквально одну фразу: «Всегда быть с Вами». И преподобный Серафим улыбнулся и исчез. Вот такой мистический опыт сопровождал явление этой книги.

А. Пичугин

— Историк Игорь Гарькавый сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Алла Митрофанова и Алексей Пичугин. Через минуту вернемся.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый вечер, дорогие слушатели! В программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. И в гостях у нас Игорь Гарькавый, историк, директор Мемориального центра «Бутово». Мы говорим о митрополите Серафиме Чичагове, новомученике, исповеднике, как человеке, который был расстрелян в 1937 году на Бутовском полигоне, но этой вот его кончине предшествовала настолько насыщенная жизнь, что мы пытаемся сегодня восстановить хоть какие-то основные события, основные фрагменты из его жизненного пути. Это потрясающе интересная личность и человек на фоне эпохи. О преподобном Серафиме мы начали говорить, о его канонизации, о том, какие труды проделал тогда еще Леонид Чичагов, человек, который готовил документы к канонизации этого теперь одного из самых известных русских святых.

И. Гарькавый

— Да, вот спасибо, что Вы вернулись к этой теме. На самом деле дальше судьба книги и судьба автора оказались очень тесно переплетены, потому что одно из первых изданий попало на стол государю императору. По одной из версий, сам Леонид Михайлович, пользуясь какими-то своими оставшимися связями, передал государю. Другие говорят, что государь просто имел собственное обыкновение просматривать, скажем так, самые интересные издания, вышедшие в церковном ведомстве. И вот, увидев эту книгу, так или иначе, император с ней основательно поработал. Сохранился экземпляр летописи Серафимо-Дивеевского монастыря с собственноручными пометками Николая Александровича, и именно благодаря чтению этой книги он пришел к выводу о необходимости канонизации преподобного Серафима. А потом он еще захотел встретиться и с автором. Он встретился со священником Леонидом Чичаговым, они беседовали, и государь утвердился в своем этом выборе. Нет, не священником, к этому моменту он уже был монах Серафим.

А. Пичугин

— А его постригали с именем «Серафим» осознанно?

И. Гарькавый

— Да, конечно, это был осознанный выбор, хотя не в честь преподобного Серафима Саровского...

А. Пичугин

— Ну, тогда еще, понятно, что нельзя было.

И. Гарькавый

— Да, тогда еще невозможно было это сделать. Соответственно, потому что постриг состоялся в 1898 году...

А. Митрофанова

— Как раз когда овдовел он, да, к этому времени7

И. Гарькавый

— Да, в 1895 году скончалась его супруга Наталья Дохтурова, и вот он принял решение, непростое, конечно, для каждого человека, поручить воспитание своих дочерей (ну, они уже были почти взрослые, скажем так) своим доверенным лицам. То есть он их отдал на воспитание, а сам он принял монашеский постриг и был пострижен в Троице-Сергиевой лавре, но после этого пострига как раз открывается возможность у него уже непосредственно участвовать в прославлении преподобного Серафима.

А. Пичугин

— Я бы, с Вашего позволения, все-таки вернулся к биографии нашего героя, потому что у нас время программы, к сожалению, ограничено. Тут ведь еще один интересный момент, как мне кажется: он был пострижен и через некоторое время определен архимандритом — настоятелем Спасо-Ефимова монастыря Суздаля. Вроде бы, казалось бы, из Петербурга — в Москву, а из Москвы — в на тот момент очень заштатный, небольшой городок Суздаль, который растерял все свое былое великолепие, и Спасо-Евфимиев монастырь, который в Средние века был одним из двух крупнейших монастырей страны наравне с Троице-Сергиевым и крупнейшим землевладельцем того времени и тоже уже не играл такой значительной роли. Это же не было ссылкой, судя по его биографии, судя по его взаимоотношениям со светским обществом, с императором. Почему туда, так далеко?

И. Гарькавый

— Ну, Вы знаете, точного ответа на этот вопрос у меня нет, но действительно ясно, во всяком случае, для меня, что постепенно Чичагова готовили к архиерейскому служению. Надо сказать, что его работу в Москве и как священника Храма Двенадцати Апостолов, кроме того, последний период своего служения в Москве он был приписан к военному ведомству и окормлял артиллеристов, расквартированных в Москве. Это уже были постепенно такие разные степени, разные, можно сказать, ступени церковного служения. И, наверное, во всяком случае, его доброжелатели среди архиереев и при дворе видели, скорее всего, для него же в будущем возможность такого архиерейского служения, потому что во всех монастырях, где владыка служил, он служил, в общем-то, относительно недолго. То есть в 1899 году он назначается архимандритом Спасо-Евфимиевского монастыря в Суздале, а в 1904 году он уже назначается настоятелем Ново-Иерусалимского монастыря. То есть непродолжительное время. Но, тем не менее, его служение в Суздале для самого Спасо-Евфимиевского монастыря было временем благодатным, потому что монастырь действительно был на отшибе, на окраине, тогда в глухой провинции, не в центре внимания. Но, кроме того, что там и братия требовала такого внимания...

А. Пичугин

— Там еще и тюрьма была...

И. Гарькавый

— Да, и вот самая большая проблема этого монастыря заключалась в том, что часть территории этой обители занимала тюрьма, причем, кстати...

А. Митрофанова

— Причем, тюрьма — чуть ли даже не церковная тюрьма.

А. Пичугин

— До глубоко советского времени она (нрзб.).

А. Митрофанова

— Она была как раз, фактически, такой тюрьмой для неблагонадежных, для политических, для сектантов, для тех, кто выступал против тех или иных церковных порядков. Но среди таких людей, например, оказался и знаменитый прозорливый старец Авель, который тоже там находился, (нрзб.).

А. Пичугин

— А может быть, его как раз и назначили в Спасо-Евфимиев монастырь, потому что уже в сторону Нижегородчины, уже в сторону как раз Сарова гораздо ближе от Суздаля, чем даже от Москвы?

И. Гарькавый

— Ну, не исключен и такой вариант. Во всяком случае, явно, что для будущего владыки Серафима это место было неким этапом, за которым должно было последовать что-то еще. Потому что в 1903 году, когда уже окончательно был решен вопрос о канонизации преподобного Серафима, именно архимандрит Серафим Чичагов был назначен указом императора распорядителем Саровских торжеств. И он непосредственно участвовал и в организации визита царской семьи в Саров и Дивеево, он участвовал в обретении мощей преподобного Серафима, и, конечно, очень памятными остались фотографии. У нас есть несколько фотографий, где видно, как идет царская семья...

А. Митрофанова

— Да, я помню эту фотографию.

И. Гарькавый

— ...а вот буквально на небольшом отдалении, но рядом с ними идет архимандрит Серафим Чичагов.

А. Митрофанова

— Фактически, все святые собрались такие, да? Идут святого прославлять — и все святые рядом.

И. Гарькавый

— Ну, это «удивительное рядом». Причем, мученики...

А. Пичугин

— Ну, так это же и время такое — 1903 год. А пройдет всего лишь 15 лет — и начнется.

А. Митрофанова

— Ну, сначала еще два года пройдет — и тоже начнется, а потом уже — да, по нарастающей. Собственно, вот об этом времени давайте тоже поговорим, потому что и 1905 год, и 1917 год, и участие России в Первой мировой войне — наверняка, все эти события имели свое существенное влияние на Серафима Чичагова?

И. Гарькавый

— Да, конечно. Ну, наверное, тут надо вспомнить очень важную дату: 28 апреля 1905 года Серафим Чичагов был рукоположен в священный сан епископа. Причем, интересно, что хиротонию совершали митрополит Московский Владимир Богоявленский, будущий священномученик, епископ Трифон Туркестанов, который тоже был... ну, он не прославлен в лике святых, но...

А. Пичугин

— ...он пострадал...

И. Гарькавый

— ...в выдающихся подвижниках благочестия, и епископ Серафим Голубятников. Вот первоначально назначенный на Сухумскую кафедру, на самом деле с 1906 года он был переведен на кафедру Орловскую и Севскую(?). Епископ Серафим, столкнувшись с реалиями церковной жизни, увидев теперь их уже не снизу, а как бы сверху, с высоты архипасторского служения, понял, что возрождение церковной жизни должно быть связано с возрождением жизни приходской.

А. Митрофанова

— А что он там такого увидел, простите за такой вопрос? Но вот подробности...

И. Гарькавый

— Это ответ на Ваш вопрос о том, что как то время отразилось в жизни преподобного Серафима. 1905 год, революционное брожение. И что можно противопоставить этому охватившему общество желанию свобод, прав, и чтобы каждый, да побольше? Что Церковь может сделать вообще в этой ситуации, если она...

А. Митрофанова

— Не давать свободных прав?

И. Гарькавый

— Нет, не в том дело. Церковь должна просто стать Церковью, и тогда именно владыка Серафим издает несколько постановлений по Орловской епархии. Но, кроме того, кстати, его мысли отразились в брошюре о приходской жизни, которая издана и которая действительно говорит о том, что, с точки зрения владыки Серафима, приход должен был быть, прежде всего, общиной — евхаристической общиной, во главе которой, конечно, стоит священнослужитель, но люди должны ощущать себя в приходе не формальными участниками каких-то богослужебных действий, а живыми членами общины, от которых многое зависит, каждый из которых должен в свою меру служить Богу, и не только во время богослужений, но и все время своей жизни занимаясь и приходской благотворительностью, и приходским образованием, и миссионерской работой, и так далее. И вот это все владыка Серафим как раз делает в Орловской епархии. Буквально он сам даже употребляет такое понятие — «будоражить», «пробуждать». Для него это очень важно. Я еще просто процитирую, если Вы позволите мне: «Духовное возрождение России возможно только тем путем, которым совершилось ее духовное рождение, а именно, — пишет владыка, — необходимо вернуться к церковно-общественной жизни древнерусского прихода, чтобы приходская община единодушно занималась не только просвещением, благотворительностью, миссионерством, но и нравственностью своих членов, установлением прав старших над младшими, родителей над детьми, воспитанием и руководством молодого поколения. И вот сам он в своих записках говорит, что все то время с 1 февраля, он пишет, «со времени моего приезда в Орел я еще не спал ни одной ночи как следует. Бью в набат, стремясь к скорейшему возрождению приходской жизни, веду беседы с миром и клиром по городам и в залах Думы. Последствия — прекрасные. Трудно поднимать духовенство, но мир поможет, если епископы будут жертвовать собой».

А. Митрофанова

— Игорь Гарькавый, историк, руководитель Мемориального центра «Бутово» сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И мы говорим об уникальной фигуре в истории конца XIX — начала ХХ века — митрополите Серафиме Чичагове, новомученике, расстрелянном в 1937 году на Бутовском полигоне. Игорь, мы сейчас перейдем к этому трагическому моменту его жизни. Но из того, что Вы сейчас прочли (мне бы хотелось акцентировать на этом внимание)... Вот как Булгаков говорил, что разруха начинается в головах... Мне кажется, такие действия, которые предпринимал митрополит Серафим, находясь на своей кафедре как епископ, он как раз предпринимал в том направлении, чтобы попытаться минимизировать вот эту самую разруху, чтобы навести порядок в голове. То есть что ты хочешь иметь в своей жизни? Ты хочешь, чтобы она более или менее благополучным образом складывалась. Что для этого нужно? Нужно, чтобы в голове был порядок, чтобы там была какая-то определенная система координат, определенная смысловая доминанта. И вот это — те вещи, которые он помогал людям искать. Мне кажется, что это о том, о чем Вы сейчас прочли.

И. Гарькавый

— Владыка Серафим предчувствовал, как и многие другие выдающиеся иерархи Русской церкви, грядущую катастрофу. Он видел, что общество разрушается, что власть не может ни на кого опереться, и сама власть тоже неэффективна, коррумпирована и так далее. И в этой ситуации он видел путь спасения России в возрождении Церкви. Возрождение этой подлинной церковности должно быть основано именно на приходской жизни. Поэтому, конечно, владыка много потрудился, и не только в Орле. Потом он был епископом Кишиневским, потом он стал архиепископом Тверским. Ему пришлось претерпеть немало и за свою церковную активность, и за свои политические убеждения.

А. Пичугин

— Еще до революции.

И. Гарькавый

— Еще до революции. Дело в том, что он был, конечно... Вот его убеждение в необходимости возрождения Церкви соединялось с таким, прямо можно сказать, настоящим анархизмом. Он был не просто лично верен императору, и надо сказать, что император тоже хорошо знал его, и в 1912 году, если мне память не изменяет, был на имя Синода рескрипт императора с благодарением епископу Серафиму за его многочисленные труды. Это с одной стороны. С другой стороны, надо помнить, что после законов 1906 года общество изменилось. Государственный строй был, в известной степени, тоже изменен, и для того, чтобы именно те, кто видят в монархии идеал государственного устройства, могли активизировать свое участие в политической жизни, Серафим поддерживал одно время (не до конца, но первое время поддерживал) такую организацию, как, например, «Союз русского народа». Потому что он видел, особенно когда оказался в Бессарабии, что без политической поддержки снизу, монархия и даже те реформы, которые были царем разрешены в 1906 году, просто не смогут дальше существовать. Поэтому, конечно, в 1917 году, после того, как к власти пришло Временное правительство, князь Львов, руководивший ведомством духовного исповедания (фактически, это ведомство заменяло собой Синод), можно сказать, поставил своей личной задачей убрать архиепископа Серафима с Тверской кафедры и через ту часть духовенства, которая увлеклась революционными идеями, было организовано изгнание архиепископа Серафима на съезде, на котором была представлена революционная часть духовенства, попросили покинуть кафедру, а потом уже, после 1917 года, собственно, это было завершено таким совершенно вульгарным способом — вот эти местные обновленцы договорились с Советом рабочих и солдатских депутатов, и Облсовет предписал гражданину Чичагову покинуть пределы Тверской губернии и запретил въезд. То есть он был персоной нон грата внутри России тогда. Ему нельзя было въезжать в Тверскую губернию, и. одновременно он оставался, с точки зрения, скажем, патриарха Тихона, Тверским архиепископом. Его никто сана не лишал, но, тем не менее, официально продолжать свое служение в монастыре(?) он не мог. Он принимал активное участие в деятельности собора 1917-1918 годов. Потом была попытка его назначить в Польшу руководить православными приходами. Но...

А. Пичугин

— Он три года там — прочислился, по крайней мере.

И. Гарькавый

— Прочислился, да. Его не выпустили из советской России.

А. Митрофанова

— Он не смог туда въехать.

И. Гарькавый

— А потом начались аресты, и он и в Москве сидел в Бутырской тюрьме, потом был в ссылке в Архангельской губернии, потом, в 1924 году, уже после возвращения из Архангельской ссылки, вновь был арестован и, в конце концов, вынужден был покинуть Москву. И нашел он себе пристанище у своей духовной дочери — игуменьи Арсении Добронравовой в Ивановской теперь области, недалеко от города Шуи, в Воскресенско-Федоровском монастыре. И вот в этом монастыре он, фактически, на покое прожил до 1927 года. А в 1927 году его Церковь вновь призвала к активной жизни, к активному служению.

А. Пичугин

— Хотя он был совсем немолод. Мы же помним, что он еще в 70-е годы...

И. Гарькавый

— Он родился в 1856 году.

А. Пичугин

— В 1856 году, да.

И. Гарькавый

— Конечно, он был уже совсем немолод, и ему было уже далеко за 60. И, тем не менее, именно к нему обращается митрополит Сергий Старгородский...

А. Пичугин

— У них были хорошие отношения?

И. Гарькавый

— У них были отношения разные, но дело в том, что надо помнить, что владыка Серафим — это так уж, между нами, — но в 1918 году в одном из текстов воспоминаний мне это бросилось в глаза, он даже критиковал и патриарха Тихона за слишком большой либерализм, с его точки зрения. То есть он был таким, я бы сказал, правым консерватором по своим взглядам. Понятно, что он не мог сочувствовать, наверное, многому из того, что делал митрополит Сергий, но, уже пройдя суровую школу тюрем и ссылки, увидев как бы реальность со всех сторон, владыка Серафим принял, конечно, трагическое решение — войти в Священный Синод митрополита Сергия после той самой знаменитой декларации, которая объявила полную лояльность со стороны Церкви по отношению к советскому государству, и все-таки видя необходимость сохранить Церковь открытую, Церковь, которая не могла вся уйти, конечно, в катакомбы, в подполье... Архиепископ Серафим поддерживает митрополита Сергия, и тот включает его в Священный Синод, а в 1928 году назначает именно Серафима Чичагова на Ленинградскую митрополию.

А. Пичугин

— А вот это было интересное назначение, потому что Серафим был ведь очень консервативным человеком. И «Союз русского народа», и его попытки к обращению к такой патриархальной, духовной жизни старой России, Руси... Еще много чего можно вспомнить. Но он, тем не менее, поддерживал именно Сергия Старгородского, а не иосифлян непоминающих. А у иосфилян центр же как раз был Ленинград?

И. Гарькавый

— Да, безусловно. Это было большой проблемой и, собственно говоря, наверное. причиной назначения именно митрополита Серафима и именно в Ленинград. Потому что другого человека ленинградская паства вообще не могла бы, наверное, воспринять в этот критический момент в качестве альтернативы митрополиту Иосифу Петровых. Потому что, большая часть приходов тогда ушла в раскол, большая часть пошла именно за непоминающими, за иосифлянами, для этого были свои причины. Но владыка Серафим своим служением значительную часть людей вернул к Церкви вместо блюстителя Сергия Старгородского. Почему? Потому что, во-первых, конечно, в этой ситуации (я думаю, как бывший офицер и бывший, в общем-то, военачальник) он видел разницу стратегии и тактики. Он понимал, что путь, который выбрал Иосиф, путь непримиримого противостояния советской власти в тех условиях мог обернуться только полным уничтожением официальной Церкви. И, не желая ставить людей перед этим трагическим выбором, а желая все-таки сохранить хотя бы то, что можно было сохранить, хотя бы вот эту верхушку айсберга, но чтобы она была над водой. Владыка Серафим поддерживает курс патриаршего местоблюстителя. Надо сказать, что он был, наверное, самым парадоксальным человеком в кругу тех архиереев, которые входили в Священный Синод митрополита Сергия, потому что существуют свидетельства живших тогда в Ленинграде православных верующих христиан, которые помнят, что в день убиения царской семьи митрополит Серафим служил обязательно панихиду. Он не называл, конечно, в этой панихиде царя царем, говорил: «Раба Божьего Николая, Рабы Божией Александры» и поминал всех остальных, но оставшиеся еще, пока еще не добитые в Ленинграде монархисты в этот день приходили к нему на службу, понимаете?

А. Пичугин

— Ну, это был еще конец 20-х — начало 30-х, когда, наверное, в таком городе, как Ленинград, это можно было более-менее без последствий сделать?

А. Митрофанова

— Да не факт, что без последствий.

И. Гарькавый

— Есть еще удивительное свидетельство, что... Нет, после 1929 года, я думаю, последствия такого шага для каждого человека были понятны, но, тем не менее, он на это шел.

А. Митрофанова

— Необратимые.

И. Гарькавый

— Мы знаем, что в это же время такого активного служения митрополита Серафима в Ленинграде он много общается со старцем, тоже Серафимом, таким же почитателем преподобного Серафима Саровского, с тем старцем Серафимом, который нам всем больше известен уже по месту своего дальнейшего служения. Мы его называем Серафимом Вырицким. Именно по благословению митрополита Ленинградского Серафима Серафим перебирается из Александро-Невской лавры вот в это село Вырица. И еще есть интересное свидетельство — устное, правда, сохранившееся тоже как предание в Ленинграде, что каждую пятницу, пока была такая возможность, в Храме иконы Божией Матери «Знамение» на площади перед Московским вокзалом служили акафист преподобному Серафиму Саровскому три замечательных человека — ну, наверное, не только они, было еще много людей, но этих людей стоит вспомнить поименно. Это митрополит Серафим Чичагов, это отец Серафим Вырицкий, будущий подвижник, и это академик Павлов, который был старостой этого храма. И до тех пор, пока Павлов был жив, этот храм стоял, сейчас на его месте станция метро.

А. Пичугин

— У нас, к сожалению, остается всего ничего времени. Буквально в двух словах давайте поговорим о том, почему митрополит Серафим покинул Ленинградскую кафедру, и последние его годы и дни жизни.

И. Гарькавый

— Ну, митрополит Серафим понимал, что жизнь его может в любой момент закончиться мученической кончиной. Еще когда он был в Ленинграде, ему довелось провожать в последний путь другого митрополита — Иллариона Троицкого, и он договорился с власть предержащими, чтобы тело Иллариона было выдано из тюрьмы, и, по традиции, которая сохранилась в Церкви с давних времен, архиерея нужно хоронить в архиерейском облачении. И вот Серафим отдает свое облачение митрополиту Иллариону, отпевает его в Новодевичьем монастыре города Ленинграда, и это, в каком-то смысле, становится прообразом его кончины, потому что он говорит, так, рассуждая, своим близким, что, может быть, у него самого и не будет такой могилы. И его ждет действительно вскоре тяжелое испытание. В 1933 году по настоянию властей его отправляют за штат, он приезжает в Москву, селится сначала в Малаховке, потом на станции Удельная, снимает половину дачного домика. У него всего лишь две комнаты: одна — это комната, где он отдыхает, другая комната — это гостиная и кабинет, и с ним живут еще рядом, в соседнем домике, две келейницы вот того самого Воскресенского монастыря, которые помогают ему, потому что сам уже за собой ухаживать митрополит не может, у него развивается страшная водянка, он не может ходить, передвигаясь только в инвалидном кресле. Единственная его отрада в это время — это, конечно, молитва и музыка. Надо сказать, что владыка, кроме всего прочего, был еще и потрясающим музыкантом и композитором.

А. Пичугин

— Он фисгармонию (нрзб.).

И. Гарькавый

— Он создал два симфонических произведения. Не просто фисгармонию — два симфонических произведения. И вот уже, конечно, и так, по-любому, его земная жизнь подходила к некоторому закономерному финалу, но он сподобился получить еще мученический венец. 30 ноября 1937 года вот туда, в его дачный домик, приехали сотрудники НКВД. Они думали его арестовать и увезти на своей машине, но этого не смогли сделать, потому что он просто не мог ходить никак. И тогда они вызывают «скорую помощь» и на машине «скорой помощи» доставляют его в Таганскую тюрьму, где проходят, видимо, очень быстрые следственные мероприятия. Потому что срок очень быстрый: 30 ноября он арестован, 7 декабря ему уже вынесен приговор и 11-го он расстрелян на Бутовском полигоне. То есть все было ясно и просто с самого начала. Как, наверное, и должны были ожидать следователи, владыка отказался давать им какие-либо компрометирующие материалы. А они его расспрашивали о митрополите Сергии, потому что, хотя Сергий и был официально признанным главой иерархии Русской Православной церкви, ему разрешали служить, но это сегодня, а завтра, может быть, и его нужно будет посадить. Поэтому и на Сергия Старогородского тоже собирается материал, на его окружение.

А. Митрофанова

— Копить материал, да.

И. Гарькавый

— Владыка ничего не говорит, никаких свидетельских показаний не дает, и в результате его приговаривают к расстрелу. Как это осуществили, как его, не имевшего такой возможности — ходить — довезли до Бутовского полигона, мы теперь не знаем. Но случилось это, судя по предписанию на расстрел, 11 декабря 1937 года.

А. Пичугин

— Спасибо большое! К сожалению, время нашей программы вышло. Я напомню, что беседовали мы сегодня про митрополита Серафима Чичагова, человека удивительной биографии и жизни. Беседовали с Игорем Гарькавым, историком, руководителем Мемориального центра на Бутовском полигоне. Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— ...Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Всего доброго, будьте здоровы!