"Елизаветинский детский дом". Светлый вечер с Татьяной Мышатиной и Анной Овсянниковой (26.04.2017) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

"Елизаветинский детский дом". Светлый вечер с Татьяной Мышатиной и Анной Овсянниковой (26.04.2017)

* Поделиться

Елизаветинский детский домУ нас в гостях были дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы "Милосердие" Татьяна Мышатина и пресс-секретарь службы "Милосердие" Анна Овсянникова.

Мы говорили о поддержке детей с синдромом Дауна в Елизаветинском детском доме, и о том, каких успехов удается добиться, если уделять особенному ребенку достаточно внимания и сил.

 

 


А. Пичугин

— В студии светлого радио приветствуем вас мы: Лиза Горская —

Л. Горская

— И Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Сегодня этот «Светлый вечер» вместе с нами и с вами проведут: Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие». Здравствуйте!

Т. Мышатина

— Здравствуйте!

А. Пичугин

— И Анна Овсянникова — пресс-секретарь православной службы «Милосердие». Добрый вечер!

А. Овсянникова

— Добрый!

А. Пичугин

— Мы сегодня будем говорить про Елизаветинский детский дом. Это, как я понимаю, совместный проект — если, простите, о детском доме можно так сказать, — службы «Милосердие» и Марфо-Мариинской обители. Всё так?

А. Овсянникова

— Всё так, да. Он находится на территории обители и, в общем-то, служба «Милосердие» его всячески поддерживает. Так что это вполне себе совместный проект.

А. Пичугин

— Давайте сначала поговорим о том, как он появился, давно ли существует, сколько детей, и чем отличается от других, если чем-то отличается, от других детских домов вот такой направленности.

А. Овсянникова

— До определённого времени Елизаветинский детский дом был вполне обычным, можно сказать, детским домом. По крайней мере там были обычные дети — обычные девочки. Правда, большинство из них попадали туда из каких-то сложных семей, сложных обстоятельств. И одной из особенностью тогда этого детского дома была работа с кровными семьями, то есть на тот момент сотрудники детского дома всячески пытались восстановить отношения, восстановить ситуацию в самой семье, чтобы ребёнок мог вернуться к родным, кровным родителям.

А. Пичугин

— То есть социальные сироты так называемые? Дети, у которых есть родители, они живы, с ними относительно всё в порядке, но ребёнок почему-то не с ними.

А. Овсянникова

— Да, примерно так. Но вот пару лет назад у нас произошло такое существенное изменение, так сложилось, что какая-то часть детей выросла. И, в общем-то, проблема с детьми-сиротами здоровыми более-менее в Москве, слава Богу, решается, и их довольно быстро берут в семьи. Но остаётся острой проблема детей особенных, которые остались без родителей, детей с разными отклонениями, с разными диагнозами и так далее. И Елизаветинский детский дом вместе с Марфо-Маринской обителью взяли тогда на себя такое ответственное решение: решили взять туда девочек с синдромом Дауна, так называемых солнечных девочек.

А. Пичугин

— Они вместе все, да?

А. Овсянникова

— Да. Они действительно оказались солнечными. И они стали жить там вместе с теми здоровыми девочками, которые там оставались. И в общем-то, сейчас какой-то небольшой процент девочек, которые есть в Елизаветинском детском доме, это девочки обычные — опять-таки из таких сложных семей. Но бо'льшая часть девочек, которые живут в Елизаветинском детском доме, это именно солнечные девочки. И также основная задача детского дома не только их как-то развить, воспитать, но и найти семью. Это, конечно, остаётся самой главной задачей, которой хочется чтобы вся история увенчивалась.

А. Пичугин

— Я правильно понимаю, что они все вместе — те дети, которые?.. Сколько всего, вообще, детишек сейчас в Елизаветинском детском доме?

Т. Мышатина

— У нас максимальное наполнение детского дома 20 детей. Поэтому всегда находимся в этих рамках: плюс-минус, но около 20-и.

А. Пичугин

— А возраст?

Т. Мышатина

— От полутора лет и до семнадцати. Но у нас могут находиться девочки и старше, так как мы частный детский дом. Если нужна какая-то поддержка нашим детям, то есть во время того, когда они учатся, устраиваются на работу, то они могут находится у нас до 23 лет.

А. Пичугин

— Это если они сами устроились на работу? Или если они работают непосредственно в системе Марфо-Мариинской обители?

Т. Мышатина

— Нет, это необязательно. Просто пока им нужна наша помощь, мы всегда рядом.

А. Овсянникова

— Это так же, как с детьми, которым удалось найти семью и которые покинули стены детского дома. Всё равно сотрудники детского дома всячески за то, чтобы продолжать с семьями поддерживать отношения. Потому что понятно, что когда ребёнок покидает детский дом и обретает новую семью, в какой-то степени это только начало истории, потому что многие проблемы ещё только возникают вот после того, как ребёнок начинает такую новую жизнь с новыми родителями. Такая поддержка со стороны людей, которые уже хорошо этого ребёнка знают, конечно, очень важна. Другая проблема, что далеко не всегда сами новые родители хотят, чтобы ребёнок продолжал как-то общаться со своими подружками, с которыми он рос в детском доме, со своими воспитателями. Но детский дом со своей стороны всячески поддерживает и всячески за то, чтобы такие отношения поддерживать, потому что очень много дров можно наломать, будучи уже в новой семье, без такой поддержки — психологической и всесторонней.

А. Пичугин

— А в чём сложности и как это решается с детьми, у которых синдром Дауна? Там же совершенно особенное воспитание, там необходимы специалисты. Где эти специалисты находятся?

Т. Мышатина

— Когда мы брали детей с синдромом Дауна, нам пришлось взять логопеда, дефектолога, психолога. То есть, в общем, на самом деле у нас работали эти специалисты, но с детками с синдромом Дауна мы взяли другого логопеда. Это не классические логопеды — у нас сейчас много логопедов. Но найти такого, который говорит с неговорящими детьми и учит их говорить... Потому что у нас классическая проблема: до трёх лет не приходите, а после трёх лет — вы поздно пришли.

А. Пичугин

— Но это общая проблема у нас сейчас, да?

Т. Мышатина

— Но это чаще всего классический логопед. Наши логопеды начинают заниматься с детьми независимо от того, как он говорит, сколько он говорит, говорит ли он вообще.

А. Овсянникова

— Я думаю, что Таня тут могла бы рассказать разные истории буквально чудес, когда наши девочки, даже старшие, 18-летние, придя к нам и не умею говорить вообще, начинали издавать звуки какие-то и слоги учатся говорить.

Т. Мышатина

— Да, у нас есть чудесная история, когда к нам... вот мы взяли двоих взрослых девочек...

А. Пичугин

— Взрослые — это какой возраст?

Т. Мышатина

— Им было около 18.

А. Пичугин

— А, даже так.

Т. Мышатина

— А сейчас они не воспитанницы детского дома, но они проживают у нас, потому что мы немножко занимаемся их реабилитацией, обследованием, социализацией. И надеемся когда-нибудь получить квартиру, чтобы они там жили с сопровождением. То есть мы их готовим к переезду и более-менее самостоятельной жизни. Они сейчас поступили в колледж — учатся. И вот одна из этих девочек в 18 лет вообще не говорила. То есть она издавала какие-то звуки, совершенно непонятные.

А. Пичугин

— Это синдром Дауна, да?

Т. Мышатина

— Да.

А. Пичугин

— Я правильно понимаю, что синдром Дауна — это такое очень многоступенчатое... Я видел просто ролики в интернете. Самый известный пример — это испанский молодой человек Пабло Пинедо, по-моему, если не ошибаюсь, который в итоге преподаёт в вузе. Есть люди, у которых очень сложно даже с речью, и в общем, им гораздо тяжелее.

Т. Мышатина

— Всё дело в том, что раньше считали синдром Дауна и детей с этим синдромом необучаемыми. Синдром Дауна — это такая шутка природы, наверное, аномалия. Она не лечится, она никуда не девается. И сейчас всё-таки мы поняли, что абсолютно все дети обучаемы. С ними со всеми занимаются, и они все развиваются. Они абсолютно разные. Единственное, что вот у них есть определённые черты. То есть можно увидеть и понять, что человек с синдромом, потому что есть какие-то внешние черты: разрез глаз, иногда бывает походка такая, как у Чарли Чаплина.

А. Пичугин

— Мы, наверное, все видели.

Т. Мышатина

— Но вот сейчас с ними стали заниматься. И наши как раз старшие девочки, наверное, из серии тех девочек, когда синдром Дауна считали необучаемым и с ними просто не занимались. Сейчас за этот год, что они у нас находятся, это невероятная какая-то история, потому что мы не ожидали какого-то изменения в них. Когда мы их брали, конечно, мы на многое не рассчитывали.

А. Пичугин

— Получается, начинать никогда не поздно, даже если человек уже взрослый — действительно в 18 лет всё равно не поздно начать обучение, которое может дать свои плоды.

Т. Мышатина

— Это так, да.

А. Овсянникова

— Конечно же в каком-то смысле не поздно, но с другой стороны, сколько возможностей упущено! Вот это, конечно, ужасно жалко. И ужасно жалко, что огромное количество таких детей с синдромом Дауна остаются по-прежнему в государственных интернатах, и ими по-прежнему никто не занимается. Поэтому хочется повторять и повторять, что заниматься такими детьми надо начинать как можно раньше.

А. Пичугин

— Казалось бы, государственные интернаты — там должно быть больше специалистов, они должны быть высокой квалификации. А всё равно получается, что это ПНИ, какой бы аббревиатурой это не называлось, всё равно это то место, где человек обречён на очень печальное существование.

А. Овсянникова

— Но это система... как правило, государственная система очень неповоротливая, и не то чтобы исключает, но в ней очень сложно реализовать сколько нибудь индивидуальный подход.

Т. Мышатина

— Все детские дома, наверное, откуда нам передали детей, мы знакомились со специалистами — это, правда, специалисты высокого класса. Сколько они вкладывают в этих детей — невероятно огромное количество. Но это просто совершенно неравноценная расстановка сил: на двух воспитателей коррекционной группы, где дети не могут ни ходить, ни говорить, ни есть самостоятельно, есть два взрослых. Там просто в режиме нон-стоп: ты переодел памперсы...

А. Овсянникова

— Два воспитателя, а сколько детей?

Т. Мышатина

— Около 12-и детей.

А. Овсянникова

— То есть на 12 детей два воспитателя. Это со здоровыми-то детьми не справиться, а с тяжёлыми-то вообще невозможно.

А. Пичугин

— Вы говорите, что сейчас 20 воспитанников. А это предел? Или какого-то предела пока нет? Просто так получилось, что 20, но могут обратиться, могут привести ребёнка?

Т. Мышатина

— Для нашего дома 20 — это предел.

А. Овсянникова

— Во-первых, просто потому, что ограничено помещение. А во-вторых, конечно же, что если увеличивать число воспитанников, то нужно увеличивать и штат. А это, понятное дело, огромные расходы. А детский дом, надо сказать, существует конечно же на пожертвования.

А. Пичугин

— Об этом, кстати, тоже надо говорить.

А. Овсянникова

— Я с радостью это буду повторять...

А. Пичугин

— Давайте об этом тоже поговорим прямо сейчас.

А. Овсянникова

— Елизаветинскому детскому дому очень нужна поддержка, и она нужна регулярно. Как минимум отправить прямо сейчас СМС-ку на номер 7715 со словом «Елизавета» и суммой, я думаю, может каждый. И мы всячески благодарны каждому, кто хотя бы малую лепту вносит, потому что такая поддержка очень и очень нужна.

А. Пичугин

— «Елизавета» по-русски, да?

А. Овсянникова

— «Елизавета» — русскими буквами, пробел, сумма, и на короткий номер 7715.

А. Пичугин

— Напомним, дорогие слушатели, что в гостях у радио «Вера» сегодня: Анна Овсянникова — пресс-секретарь православной службы «Милосердие»; и Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие». Мы говорим о том, кто находится в этом детском доме, о воспитаниках.

Л. Горская

— А я хотела попросить рассказать подробнее про эти удивительные случаи: про то, как меняются детки. Вот мы читали историю про девочек, которые после ужасной педагогической запущенности, сейчас валянием занимаются, ещё чем-то. Это же очень важно: людям рассказывать про результат, который, может быть, который получается — так, чтобы руки не опускались, а наоборот, оптимизм развивался.

Т. Мышатина

— Когда мы взяли этих девочек... то, что происходило, нас поражало, удивляло и...

Л. Горская

— Это Таня и Ульяна, которые?..

Т. Мышатина

— Таня и Ульяна — это самые старшие, да. Потом у нас была девочка школьного возраста, и все остальные — малыши, от двух до четырёх лет. Самое важное, что, наверное... как я понимаю сейчас, потому что к нам пришли после этого ещё другие девочки, и мы с ними прожили примерно то же самое. У нас сейчас на двух детей один взрослый. И вот это внимание индивидуальное какое-то — много внимания, которое уделяется каждому ребёнку, — в первую очередь меняет, наверное, это. Потому что в первое время учить сразу с порога мы не начинаем. У каждого ребёнка какой-то свой период оттаивания какого-то, привыкания к нам, и нас к нему. Иногда это до полугода доходит — когда воспитатели его просто ходят и обнимают. И как только ребёнок начинает в ответ отвечать, то есть он начинает это просить, он понимает, что это ему необходимо, вот здесь мы включаем потихоньку занятия. И изменения происходят даже физические: дети начинают расти, начинают расти волосы. Даже меняется запах этих детей. То есть то, что нас удивило: первое время, когда к нам пришли дети, мы полностью переодевались — запах был довольно сильный. Знаете, когда заходите в детские дома, пахнет кашей. Запах такой сильный, и он прям въедается в кожу, во всё...

А. Пичугин

— Это детсадовский ещё запах, между прочим, мне кажется.

Т. Мышатина

— Да, иногда он может быть даже такой неприятный. И вот это то, с чем к нам приходят очень часто дети. И мы их в первое время постоянно моем, без конца, и переодеваем по три раза в день. Иногда по два раза в день мы их мыли с головой, полностью, потому что каша была в ушах, на голове, и вытащить её оттуда было невозможно. И этот запах... то есть переодевались полностью все педагоги. И сейчас я заметила, что в чём ты пришёл, ты в этом можешь и уходить, потому что больше этого запаха нет. Потому что, если раньше что-либо попало на одежду, ты уже не можешь ехать в этом домой, это прям пахнет очень сильно. Потом физические изменения: они стали расти. Даже вот у нашей старшей Ульяны выросла ладошка. Ей 19 лет, у неё выросла ладонь за то время, что она находится у нас, потому что она стала работать, и очень много. Даже были какие-то исследования, я сейчас, к сожалению, не могу сказать, кто — «Невозможность расцвести» называлось. То есть когда ребёнок в детском доме находится, он не развивается не только интеллектуально, он и физически перестаёт развиваться иногда. И вот эти детки, которые к нам пришли, им было по два года, мы им покупали одежду на восьмимесячных детей. Это были совсем крошки — маленькие-маленькие детки, которые вдруг через месяц стали расти. И мы меняли гардероб каждый месяц, обновляли, потому что они вырастали, как грибы.

Л. Горская

— Ничего себе!

Т. Мышатина

— И когда к нам пришли ещё детки... То есть у нас была Анечка, ей было пять лет, и пришли две девочки, им было по шесть лет. Они были просто на голову меньше. Они были на год старше, но на голову меньше. И сейчас они догнали и даже перегнали её.

А. Пичугин

— А чем это можно объяснить? Просто нормальным человеческим отношением?

Т. Мышатина

— Я думаю, что они, может быть, замирают. И их силы уходят на то, чтобы просто где-то выживать, где-то жить. И сам организм начинает как-то защищаться, может быть. Вот такие изменения.

А. Овсянникова

— Это, кстати, примерно то же, о чём говорят наши коллеги в ещё одном проекте службы «Милосердие» — в Свято-Софийском социальном доме, который был детским домом до недавнего времени, теперь он социальный, потому что там некоторые воспитанники уже старше 18 лет — пришлось менять устав. Но дело не в этом, дело в том, что они абсолютно то же самое говорили. Когда к ним попали дети из государственного интерната, они стали расти просто дико. Никто за этим не успевал. А это тот процесс, который, видимо, начинается действительно, когда ребёнок, во-первых обретает стимул: зачем ему вообще расти, развиваться, чему-то учиться. И во-вторых, он получает какое-то внимание, заботу. Как цветочек: его поливаешь — он растёт.

А. Пичугин

— Всё-таки очень интересно: Татьяна, мы вас представляем как дефектолога. Что это за профессия, чем вы занимаетесь? У меня есть какие-то представления, но мне кажется, очень общие. Вот что в вашу компетенцию входит?

Т. Мышатина

— Мне кажется, я занимаюсь всем.

А. Пичугин

— А должны чем?

Т. Мышатина

— Вот именно с нашими детьми я занимаюсь... Для начала — адаптирую среду для их развития. К примеру, чтобы они самостоятельно поднимались и мыли ручки. Это целая ступень, которую надо продумать. Их много... последовательность. Потому что у нас ещё несколько смен, которые работают с детьми — их три. И нужно, чтобы все смены выполняли чёткую последовательность. То есть сейчас, конечно, дети у нас подвыросли, и мы можем уходить от какой-то последовательности, и можем давать им разнообразие действий в конкретной ситуации. Но на тот момент... к примеру, как мы мыли руки? У нас была раковина, и нам предлагали поставить рядом маленькую раковину. Но на тот момент мы не могли это сделать. Тогда мы купили такую двухступенчатую лесенку, на которую дети поднимались, брали мыло. К примеру, у нас дозатор. Они выдавливают мыло на руку. После открывают кран, намыливают, моют, смывают, закрывают кран, спускаются с лесенки, вытирают руки. И это чёткая последовательность, которую должны выполнять все, чтобы ребёнок это выучил. И есть правило в доме: мы ничего не делаем за детей. Или делают дети сами, или мы делаем вместе с ними.

А. Пичугин

— Мыть посуду, например...

Т. Мышатина

— Знаете, есть чудесная методика Монтессори, где детям в игровой комнате в тазики наливают водичку, и они там моют.

А. Пичугин

— Думают, что играют, фактически.

Т. Мышатина

— Да, это игра. Дело в том, что для них вся жизнь — игра. Но мы эту игру воплощаем в жизнь. Да, у нас есть детская раковина, где они вместе с нами моют эту посуду. И это игра, для нас это мытьё посуды, а для них — игра. Дело в том, что играя в игровой, они иногда не могут перенести это в реальную жизнь. Но мы включили все эти элементы игры в реальную жизнь, где они знают, как этим пользоваться, в какой момент и когда. То есть это как раз о том, что очень многие родители думают, что для того, чтобы им взять ребёнка с синдромом, или если он у них появился, им нужно обязательно закончить институт — как можно больше курсов, выделить комнату, полностью её оборудовать, стать просто мегапреподавателем и там их обучать. Совсем нет! Это даже не работает. Чем больше мы включаем всех этих обучающих элементов в жизнь, тем лучше. Они вместе с нами пылесосят. Мы им даём этот пылесос, никто не боится как он гудит. Мы вместе подметаем. Пускай сначала они, конечно, подметают всё вокруг, только не то, что нужно. Но они понимают: где применять это, в какой момент. И в какой-то момент они начинают видеть всё-таки мусор на полу, а не на потолке, и мести его там, где нужно. То есть это вот — адаптация среды под конкретного ребёнка, цели, которые мы выполняем. То есть как мы одеваемся, как мы обуваемся. И так же, чтобы это выполняли все педагоги. Потому что очень часто, если у нас ребёнок научился обуваться, мы прям вообще красными буквами писали по всему дому: внимание, никто не обувает Свету, Света обувается сама. Потому что если хоть кто-то сдался — всё. Мы переживаем заново: заново мы обуваемся. Первое время, если ребёнок научился обуваться, это почти сорок минут происходит. То есть мы сорок минут натягиваем ботинок, мы долго показываем, что мы не умеем — всячески. И в конце, когда воспитатель всё-таки не покупается на это, Света обувает ботинки и топает гулять.

А. Пичугин

— Давайте продолжим через минуту! Мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие»; и пресс-секретарь службы «Милосердие» — Анна Овсянникова. Лиза Горская, я — Алексей Пичугин. Через минуту снова в этой студии.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио, где сегодня вместе с нами и с вами Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие»; пресс-секретарь службы «Милосердие» Анна Овсянникова. Лиза Горская, я — Алексей Пичугин.

Л. Горская

— А вот вы сказали, что у вас сейчас в детском доме один взрослый на двух детей. Я хотела уточнить: кто эти взрослые, откуда они берутся, каким образом они работают в детском доме?

Т. Мышатина

— Это воспитатели, которые приходят по объявлению, проходят собеседование и работают на группах.

А. Овсянникова

— Надо сказать, что, когда мы только взялись за таких детей, мы начали ещё с фондом «Даунсайд Ап» сотрудничать, и там наши воспитатели тоже проходили обучение. Мне кажется, это было очень полезно.

Л. Горская

— А потенциальные приёмные родители — какими они должны быть, какие к ним основные?.. ну не требования — как это помягче сформулировать?

А. Овсянникова

— Это сложный вопрос. Потому что детский дом у нас сейчас по законодательству не имеет права выдвигать какие-то требования к родителям. То есть родители к нам поступают так же, как в любой обычный детский дом, по заявлению от органов опеки. Дальше эта процедура вполне бюрократически прописанная. И в этом плане наш детский дом только по окончании определённого периода, когда потенциальные родители могут установить связь с ребёнком, познакомиться с ним и так далее, после этого детский дом может какую-то свою оценку, рекомендацию дать. Но в принципе, решение по тому, кто подходит, кто нет, всё равно не детский дом делает — принимают решение органы опеки. Мы со своей стороны можем только как-то предупредить, настроить...

Т. Мышатина

— Дать какие-то рекомендации, если родители прислушаются.

Л. Горская

— Если сейчас отвлечься от законодательной стороны вопроса, какими качествами должны обладать в первую очередь родители, которые хотят усыновить такого особенного ребёнка?

Т. Мышатина

— Мне кажется, очень часто многие родители приходят и автоматически смотрят на этого ребёнка через призму его синдрома. И автоматически ставят ему свою какую-то планку: куда он может дорасти. Но дело в том, что мы сами создаём чаще всего детям эти границы. То есть есть очень много людей, которые могли бы... которые были потенциальными инвалидами... людьми, имеющими инвалидность, которые могли бы дорасти до какого-то потолка, но они выше этого. Не знаю, наверное, Ник Вуйчич — это самый лучший пример. Это родители, которые не боялись, они просто надевали ему каску, и он на самокате... на скейте куда-то ехал. То есть это человек, который умеет плавать, не имея к этому, как нам кажется, каких-то физических возможностей. То есть вот как раз о том, что нужно быть выше этого, уметь увидеть самого ребёнка, а не его синдром в первую очередь. С синдромом надо, конечно, считаться, потому что есть какие-то... Обязательно он должен наблюдаться у определённых врачей, то есть с этим — да. Есть у кого-то аллергия, у кого-то больное сердце, зрение нужно обязательно проверить. Проверить, к примеру, щитовидную железу. Но нельзя из этого ставить какие-то определённые границы.

А. Овсянникова

— То есть в принципе, как и с обычным ребёнком, способности и таланты могут открыться у ребёнка совершенно не там, где мы этого ждём. И в этом смысле нужно быть открытым, наверное, к тому, чтобы вот растить это...

А. Пичугин

— А расскажите... Это, наверное, даже не из примера Елизаветинского детского дома, может быть, не из примера детских домов: а каких высот могут добиться люди с синдромом Дауна? Я знаю, мы из раза в раз, из программы в программу приводим здесь пример Пабло Пинеда. Мне кажется, уже все выучили наизусть, что это молодой человек, который стал преподавателем в вузе. Есть наверняка ещё примеры в мире — необязательно в России. К чему стремиться?

А. Овсянникова

— Есть ещё знаменитые примеры. Я только боюсь, что сейчас с именами не смогу вспомнить. Я точно знаю, что была ещё история молодого человека с синдромом Дауна в России, если не ошибаюсь, в Питере, а может, и в Москве. Про эту историю писали очень многие СМИ и снимали: как про первого в России человека с синдромом Дауна, который устроился на работу. Насколько я помню, он в кафе работал.

А. Пичугин

— Никита в кафе. А у него разве не аутизм был?

А. Овсянникова

— Нет, у него был синдром Дауна.

А. Пичугин

— Я помню, да. Как раз Егор Бероев и Ксения Алфёрова приходили и про него именно рассказывали. Он сейчас уже не работает в кафе. Там была даже такая грустная история, когда он ушёл из дома. Он играл на гитаре в электричках, пел песни Цоя. Потерялся, потому что уехал на электричке непонятно куда.

А. Овсянникова

— Терялся — точно! Вот это тоже была такая история.

А. Пичугин

— Никита, да. Потом его нашли, он сейчас ещё где-то работает. Но смотрите, опять же получается (не хотим здесь никого оскорбить), но мальчик работает в кафе, а мы говорим, что смотрите, какое достижение. И мальчик, его сверстник практически, когда он устраивался на работу, тот работает в университете.

А. Овсянникова

— Совсем недавно, буквально на этой неделе, я тоже в соцсетях натыкалась на историю девушки с синдромом Дауна, по-моему, в Америке, которая сама начала печь печение и открыла уже своё кафе. Это уже такое предпринимательство, можно сказать.

А. Пичугин

— Где-то в России, да?

А. Овсянникова

— Нет, не в России. Это вопрос к тому, что в России возможностей у таких людей меньше? Вы к этому клоните?

А. Пичугин

— Нет, я никогда ни к чему не клоню, я пытаюсь сравнивать.

Л. Горская

— Часто ты к чему-то клонишь, но не в этот раз!

А. Пичугин

— Я бесконечно далёк от народа, Елизавета, я помню. Это из программы в программу продолжается.

Л. Горская

— Я бы так сказала... Есть Карен Гаффни — пловчиха, ассистент преподавателя, это тоже в Америке. Много художников...

А. Пичугин

— Когда долистаешь до России — скажешь.

Т. Мышатина

— Дизайнеры есть.

Л. Горская

— Да, с этим же синдромом Дауна. Я сейчас просто фамилию не могу вспомнить.

Т. Мышатина

— Да-да, эта девушка даже выпустила свою коллекцию одежды. И она прям дизайнер.

А. Овсянникова

— А есть у нас, кстати, ещё «Театр простодушных», где задействованы...

Л. Горская

— Так что, Алексей, если копнуть...

А. Пичугин

— Так прекрасно, давайте копать! Я говорю, что пример Пабло Пинеда настолько уже заезженный, давайте находить новые, давайте рассказывать. Это хороший стимул для тех родителей, которые слушают нашу программу и у которых дети с синдромом Дауна — чтобы у них руки не опускались.

А. Овсянникова

— Вот мы вырастим, устроим наших воспитанниц, я надеюсь, нам будет что ещё про это рассказать!

А. Пичугин

— А как ваши воспитанницы живут вместе с другими детьми? Они же вместе все находятся?

Т. Мышатина

— Да. У нас, конечно, разные группы. Но они проводят основную часть времени как-то вместе. У них одна игровая, одна столовая, занятия... На удивление это прошло очень легко, мы даже сами как-то не думали. Дети легко принимают таких деток. Но чаще всего они реагируют на них, смотря на реакцию взрослого. То есть когда такие детки пришли к нам домой, мы их просто приняли. Да, где-то она упала, кашей в кого-то кинула. И наши дети с удивлением подошли и спросили: «А что происходит?» Мы сказали, что да, у нас девочка, это её особенность. Но дело в том, что мы ей можем объяснить, что так мы просто себя не ведём. Раньше она думала, что это хорошо — так она умеет и так нужно общаться... так она умеет общаться на данный момент. Но мы покажем ей, как можно общаться сейчас по-другому. На удивление наши дети это как-то так приняли легко. Очень похожая история была, например, когда мы пришли в детский сад, обычный детский сад, мы пришли в обычные группы. И дети тоже очень легко приняли наших солнечных девочек. Им довольно интересно, они стали вместе общаться, что-то рассказывать. Но было видно, как потихоньку начинают узнавать родители этих деток, что в их группе вместе с их детьми учатся особые детки. Несколько родителей забрали из детского сада своих детей. И было видно, потому что дети приходили и начинали транслировать, то есть: «А мама мне сказала...» — и начинается дальше. И чем старше группа, тем ярче мама высказывалась, и ребёнок это транслировал. То есть на данный момент я думаю, что проблем с детьми, по крайней мере дошкольного возраста, у нас не возникало. Мы ездили в Севастополь, и там дети тоже в парке... Мы вывозили весь инвентарь, какой у нас был: у нас были самокаты, велосипеды, мечи, мелки — дети просто не могли мимо нас пройти. И родители усиленно обходили нас большими кругами. Но как только какой-то ребёнок нечаянно видел, что у нас есть мелок, и он просто лежит, бесхозный, никому ненужный, он сразу спрашивал: «А можно?» Мы говорим: «Конечно, конечно!» И вдруг вокруг нас вырастала просто какая-то толпа детей. Был смех, было весело и все играли. И это именно то, что... это как взрослые реагируют на таких детей, так и дети начинают относиться к этому.

А. Пичугин

— Для меня было шоком, правда, я сейчас не лукавлю, это было действительно настолько неприятно: коллеги с одной из радиостанций проводили программу — тоже конечно же в поддержку детей-аутистов, детей с синдромом Дауна. Очень хорошая программа была, звонили слушатели. Господи, чего там только ни говорили! Один мужчина вспомнил, что он в аэропорту увидел, как сажают в самолёт детей, видимо, с синдромом Дауна, потому что он сразу с ходу определил, что они чем-то отличаются от других. И он стал говорить: «Я, конечно, всё понимаю, да, наверное, они такие же, как и мы. Но нельзя ли их от нас как-то отгородить?» Мамочки, которые забирали своих детей с детских площадок, чтобы, не дай Бог, рядом с их чадушкой не оказался такой ребёнок. Когда мне об этом рассказывали, я думал, что это как-то преувеличено, гипертрофировано. А тут я реально столкнулся с тем, что это звонят живые люди, которые об этом впрямую заявляют.

А. Овсянникова

— Да, наша боль, наша печаль. Мне кажется, нам ещё предстоит какое-то... даже, может быть, несколько поколений вырастить, когда в нашем государстве как-то будет принято, что и закрытые интернаты — это не самое лучшее решение для людей с особенностями. И то, что такие дети могут играть на одной детской площадке, это ещё предстоит как-то в головы во многие внести мысль.

Т. Мышатина

— Это очень видно сейчас, когда мы живём в большом городе — в Москве, в Питере. На нас спокойно реагируют, мы гуляем, мы посещаем вообще всё, что нам могут предложить. Мы ходим и в Третьяковку, и куда мы только ни ходим. Но как только мы приехали в Севастополь, это настолько стало ярко! Во-первых, нас знал весь город, на нас показывали пальцем, к нам подходили и спрашивали: «А, это вы, которые вот там живёте? У вас такие детки, да? Вам не тяжело? Бедненькие!» Нас просто встречали отовсюду...

Л. Горская

— Ну как умеют!

Т. Мышатина

— Да. И как воспитатели смеялись: нас просто оказалось слишком много на квадратный метр. Севастополь на нас крайне ярко реагировал. Все очень удивлялись: почему мы не прячемся. Потому что мы там нашли школу для наших старшеньких — какую-то ремесленную, чтобы они могли куда-то пойти, чем-то заниматься, найти себе друзей. И там школа ещё такая — она в подвале, для неё нет никаких льгот. Родители с такими детками ещё ходят и сильно прячутся, одёргивают своего ребёнка и говорят: «Выпрями спину — мы на людях». Пытаются где-то подтереть слюни. Но вот что же делать — вот так оно есть.

А. Овсянникова

— Наш приезд Елизаветинского детского дома в Севастополь был для всего города очень важным в этом смысле — это ценный опыт инклюзии.

А. Пичугин

— Я правильно понимаю, что государство выпускнику детского дома обязано предоставить жильё?

Т. Мышатина

— Да, если ребёнок трудоспособен.

А. Пичугин

— Хорошо, будем говорить о трудоспособных детях. В том случае, если у него нет своего собственного жилья, которое осталось от родителей или каким-то образом у него появилось. Это касается только государственных детских домов или любых? Вот ваш детский дом не государственный, соответственно, дети, которые...

Т. Мышатина

— Дети всё равно попадают к нам через государственные... это госсистема. И к нам они попадают через органы опеки.

А. Овсянникова

— То есть это всё равно при поддержке Департамента соцзащиты в любом случае существует. Поэтому из этой системы совсем вырваться в любом случае невозможно. То есть дальше мы уже докручиваем своё: наших специалистов, логопедов, дефектологов и так далее. Но в принципе, костяк детского дома как учреждения в любом случае подведомственен в этом смысле Департаменту, поэтому все правила распространяются.

А. Пичугин

— Давайте поговорим о нуждах Елизаветинского детского дома, потому что всё равно... Мы называли короткий номер, сейчас ещё раз его назовём. А что в первую очередь сейчас необходимо?

А. Овсянникова

— В первую очередь необходимы средства. Я могла бы сейчас, конечно, говорить про что-нибудь другое, про какие-нибудь...

А. Пичугин

— А кто-нибудь не может помочь деньгами, но у него есть какие-то возможности другие оказать помощь. Это, может быть, волонтёры, может быть, у кого-то есть выход на недорогую технику, ещё что-то.

А. Овсянникова

— Рассказать о нас своим друзьям — это тоже очень важная помощь. Просто рассказать, что такой детский дом есть. И это шанс для таких детей — пусть совсем маленький, пусть совсем немножко детей, но для них это шанс получить совершенно другую жизнь, а не ту, которую они получили в государственном интернате. Поэтому, мне кажется, важно в принципе просто распространять информацию о том, что такие учреждения, пусть штучно, но появляются. Потому что Елизаветинский детский дом — довольно беспрецедентная история. Точно так же, как наш Софийский детский дом. Елизаветинский детский дом — это по-своему беспрецедентная история, поэтому мы очень надеемся, что со временем подобные учреждения будут появляться и не только у нас. Мы в этом смысле совершенно не держим его как такой эксклюзив. Точно так же, как многие другие проекты службы «Милосердие» существовали-существовали, и на примере их появлялись аналогичные в других городах и так далее. И в этом случае абсолютно то же самое: если в каком-то другом городе откроется ещё один инклюзивный детский дом, где смогут вот так вместе расти и воспитываться такие дети — это же прекрасно. И мне кажется, любая попытка рассказать о том, что это возможно, что это не что-то невыполнимое — это очень важно.

А. Пичугин

— А противники у такой системы совместного воспитания есть?

Т. Мышатина

— Мне кажется, наоборот: у нас изменилось законодательство, у нас сейчас почти все школы, все детские сады принимают детей с особенностями.

А. Овсянникова

— Тут дело в том, что на самом деле действительно вопрос инклюзии всё ещё по-прежнему вызывает споры. Пусть на законодательном уровне и что-то меняется, но поскольку, как у нас часто бывает, практика немножко сложнее, чем теория; и когда начинают по указке говорить, что всё, в этой школе должны быть инклюзивные классы, грубо говоря. А кадры при этом, учителя те же самые при этом не готовы. Поэтому то, что на местах происходит, оно часто действительно вызывает вопросы, недоумения у тех же родителей здоровых детей, которые говорят, что вот к нам привели непонятно кого. То есть ни родителям не объяснили, что будет дальше, ни, собственного, персонал учреждения не готов. Поэтому инклюзия вызывает вопросы, и действительно некоторые становятся противниками инклюзии, но это от того, что действительно, наверное, плохо объяснили, что это такое.

А. Пичугин

— Вам, наверное, часто приходится сталкиваться вот именно с такой позицией: это вот мой Петенька будет с ними в одной группе?

А. Овсянникова

— Да-да-да!

А. Пичугин

— Вы выработали какой-то, может быть, универсальный ответ или действенный, по крайней мере, чтобы что-то в голове у людей щёлкнуло, что в этом ничего особенного, а тем более страшного, нет?

А. Овсянникова

— Я только тут могу сказать, что сайт https://www.miloserdie.ru как СМИ, например, в свою очередь решает планомерно этот вопрос публикациями о том, что такое инклюзия, почему, как она должна реализовываться. Мне кажется, что такой информационный ликбез очень важен в этом вопросе.

А. Пичугин

— Мне кажется, что информационный ликбез в данном случае не поможет. Потому что люди, которые так считают, они будут закрываться от любой информации, связанной с такими детьми.

А. Овсянникова

— Кто-то, может быть, и будет закрываться, а у кого-то мелькнёт это перед глазами, он прочитает и задумается о чём-то.

А. Пичугин

— Анна Овсянникова — пресс-секретарь православной службы «Милосердие»; Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие» и Марфо-Мариинской обители здесь, в студии светлого радио.

Л. Горская

— Алексей, я тут всё искала ответ на твой вопрос: есть ли что-то в России светлое с детьми, страдающими синдромом Дауна. Вот 21 марта был Всемирный день... поправьте меня...

А. Овсянникова

— Да-да-да Всемирный день человека с синдромом Дауна — 21 марта.

Л. Горская

— И как раз на телеканале «Дождь» дети с таким синдромом попробовали себя в качестве телеведущих. Очень, между прочим, миленькие...

А. Пичугин

— Очень здорово, я обязательно посмотрю! Слава Богу, что это есть.

Л. Горская

— Я как раз пыталась вспомнить: мне тоже попадался этот видеоролик — тогда ещё, когда он был в эфире.

А. Овсянникова

— Это здорово, что такие проекты появляются. Конечно, это штучная какая-то вещь, и я не уверена вот насчёт того, что на «Дожде» происходит. Я так понимаю, что это штучная какая-то акция была.

Л. Горская

— Да, это в честь именно дня 21 марта.

А. Овсянникова

— Ну вот. То есть это не отвечает на наш вопрос: есть ли люди с синдромом Дауна, добившиеся успешности. То есть если бы они получили постоянную работу в качестве ведущего, то уже, наверное, да. Но в принципе, лиха беда начало.

А. Пичугин

— Да, почему нет?

Л. Горская

— Алексей тут совершенно прав: главное — что-то сделать с этим стереотипом странным. Потому что отношение похоже на отношение к очень заразной инфекции, что ли. Я не знаю даже, с чем сравнить.

Т. Мышатина

— Может быть, надо озвучить, что синдром Дауна... неважно, как люди жили, какой они расы, чем они занимались до этого. Синдром Дауна — это просто, правда, шутка природы.

А. Овсянникова

— Это то, что ещё называют «синдромом любви».

Т. Мышатина

— Да. Он может случиться с кем угодно, это ни к чему не приурочено вообще.

Л. Горская

— Это что? Это просто такой калейдоскоп генетический так складывается?

Т. Мышатина

— Это просто аномалия, которая вдруг случилась вот здесь, всё. Ни к чему это не привязано, ничего на это не играет.

А. Пичугин

— У нас часто любят... или, может быть, это у меня как-то в голове сочетается, но по-моему, это довольно распространённый случай, когда... вот дети с синдромом Дауна и дети-аутисты — про них часто вместе говорят...

Т. Мышатина

— Дело в том, что синдром Дауна очень склонен к аутизму. Это, конечно, абсолютно разные две вещи. Но дело в том, что дети с синдромом очень часто... есть такое сочетание.

Л. Горская

— А почему, кстати, «синдромом любви» называют?

Т. Мышатина

— Их ещё называют «солнечными». Они действительно много улыбаются. То, что они привнесли в наш дом: они воспринимают жизнь такой, какая она есть: хорошее, плохое. Но по-любому хорошее, потому что оно было в их жизни, оно им что-то дало, и это чудесно. И это какое-то внутреннее понимание прекрасного — наверное, так.

А. Овсянникова

— Они очень открытые. Когда к ним приходишь в гости, они тут же практически идут обниматься, хотят общаться, с интересом рассматривают твою сумочку — им интересно всё. И такое ощущение, что они совершенно не запоминают никакого зла. Действительно какие-то удивительно открытые и по-настоящему солнечные.

А. Пичугин

— А нет у вас желания?.. Вернее, тут дело, может быть, не в желании, а в возможности взять ещё детей-аутистов. Я понимаю, что 20 человек — это лимит, предел, но...

Т. Мышатина

— Я думаю, что если нам предложат, то, может быть, такой вариант возможен.

А. Овсянникова

— Зарекаться не будем.

Т. Мышатина

— Я не могу сказать да или нет, дело в том, что мы не выбираем обычно детей.

А. Пичугин

— А в чём важность того, что детский дом находится на территории монастыря? Это как-то влияет на распорядок дня, на коммуникацию? На что-то, вообще, это влияет? Или монастырь существует своей жизнью, а...

А. Овсянникова

— Я думаю, это влияет на какую-то духовную волну. И наверное, любой человек, который бывал в Москве на территории Марфо-Мариинской обители, даже просто на территории, ощущает, что там какой-то оазис. То есть реально оазис любви, спокойствия, тишины. Конечно, на распорядок дня это никак не влияет. Там как бы совсем другая специфика, свои дети, и своя работа с этими детьми, в любом случае. Но всё равно чувствуется, наверное, какая-то и молитвенная поддержка, и то, что настоятельница игуменья Елизавета очень живо участвует в жизни детского дома. И какой-то настрой определённый сохраняется.

А. Пичугин

— А нужны волонтёры?

Т. Мышатина

— Волонтёры нужны, но дело в том, что мы не можем принимать каждый день каких-то новых волонтёров. Есть люди, которые готовы к нам ходить, к примеру, раз в неделю. Даже пускай это будет раз в неделю на несколько часов, но это какое-то постоянное посещение нас. Так вот каждый день принимать новых людей мы не можем, просто потому, что это не очень хорошо сказывается на детях — нас и так очень много. И когда постоянно в их личное пространство входят всё новые и новые люди — это не очень хорошо.

А. Пичугин

— А сколько у вас сейчас вместе с вами волонтёров работает?

Т. Мышатина

— Сейчас вот так постоянно, мне кажется, человека три. Потому что у нас есть люди, которые приходят к нам, и иногда это вырастает до 50 человек, но они потихоньку отсеиваются, потому что они, к примеру, не могут посещать каждый понедельник нас или каждую субботу.

А. Пичугин

— А есть ли какие-то особые требования к специалистам? Например, церковность.

А. Овсянникова

— Такое требование, в общем-то, есть. По крайней мере, чтобы человек не был чужд Православию.

А. Пичугин

— А если это уникальный специалист, и он мог бы с вами работать, но вот как-то не сложилось у него?

А. Овсянникова

— Обсуждается!

А. Пичугин

— Давайте ещё раз напомним короткий номер, по которому люди могут оказать помощь, если они заинтересовались, действительно понимают, что могут помочь финансово Елизаветинскому детскому дому.

А. Овсянникова

— Это СМС со словом «Елизавета», пробел и сумма пожертвования на короткий номер 7715.

А. Пичугин

— 7715 — короткий номер, слово «Елизавета» кириллицей, то есть русскими буквами, и сумма, которую вы могли бы пожертвовать. А бывают случаи — тут уже, наверное, речь о детях без синдрома Дауна, которых возвращают в детские дома обратно?

А. Овсянникова

— Конечно, бывают.

А. Пичугин

— В целом понятно, что это не то чтобы практика, но ситуация не уникальная. А вот в Елизаветинском детском доме бывали такие случаи?

А. Овсянникова

— Такие случаи, в общем-то, выросли за последнее время, точно так же, как выросло количество усыновлений.

А. Пичугин

— Это прямо зависимые друг от друга вещи.

Т. Мышатина

— Очень часто родители не подготовлены к приёму ребёнка. У многих есть какая-то иллюзия. У них, например, есть камин, собака, и вот для полного, идеального селфи не хватает ребёнка очень часто.

А. Пичугин

— А у них по каким-то причинам нет своего ребёнка, и они хотят восполнить.

Т. Мышатина

— Да. Или его нет вот такого возраста, голубоглазого блондина.

А. Пичугин

— А он очень быстро перестаёт быть голубоглазым блондином.

Т. Мышатина

— Он может вообще не быть голубоглазым блондином, а быть очень вредным. И он не просто не позирует, а сидит и вообще кричит, требует каши и топает ногой. И мне кажется, что родители очень часто не готовы вообще столкнуться с какими-то конкретными проблемами. Нет хорошего, адекватного сопровождения этой семьи. Вот сейчас очень хорошо, что родители должны пройти школу приёмных родителей. Но опять же, школы бывают разные. И конечно, родителей надо очень готовить к приёму ребёнка, потому что приёмный ребёнок — это совсем другая история. Это не та история, когда ребёнок родился в твоей семье, он всегда там был. То есть очень много разных факторов...

А. Пичугин

— Если, конечно, ребёнка не берут в совсем младенческом возрасте.

Т. Мышатина

— Даже в младенческом...

А. Пичугин

— А есть статистика: чаще кого всё-таки берут в семьи, происходит усыновление? Это дети совсем маленькие, практически груднички, или всё-таки постарше?

Т. Мышатина

— У нас же сейчас как раз проблема в том, что у нас остались в больших городах в основном дети, имеющие инвалидность, или подростки. А всех малышей у нас разобрали. Поэтому, конечно, малышей усыновляют раньше и быстрее.

А. Пичугин

— Спасибо. Мы напомним, что сегодня в программе «Светлый вечер» вместе с вами и с нами были Анна Овсянникова — пресс-секретарь православной службы «Милосердие»; и Татьяна Мышатина — дефектолог Елизаветинского детского дома православной службы «Милосердие» Марфо-Мариинской обители. Спасибо. Лиза Горская —

Л. Горская

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Всего хорошего и будьте здоровы!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем