"Архиеп. Алексий (Фролов)". Светлый вечер с Леонидом Решетниковым (02.12.2015).

У нас в гостях был Леонид Петрович Решетников, генерал-лейтенант Службы внешней разведки Российской Федерации, директор Российского института стратегических исследований, кандидат исторических наук Леонид Решетников.
На кануне второй годовщины смерти архиепископа Алексия (Фролова) наш гость рассказывал о личности владыки Алексия, с которым был знаком почти 20 лет. Мы говорили о жизненном пути владыки, о его церковном служении и духовных дарованиях.

А. Пичугин

— Уважаемые слушатели радио «Вера», здравствуйте! Это программа «Светлый вечер». В этой студии Лиза Горская...

Л. Горская

— ...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— А в гостях у нас сегодня этот «Светлый вечер» вместе с нами проведет Леонид Решетников, генерал-лейтенант Службы внешней разведки, директор Российского института стратегических исследований, кандидат исторических наук. А говорить мы сегодня будем не на все темы — не об истории, не о внешней разведке, не о стратегических исследованиях. Поговорим мы сегодня о жизни такого замечательного человека и пастыря, как архиепископ Алексий Фролов. Завтра день его памяти и два года — правильно, да? — как он ушел из этой жизни.

Л. Решетников

— Да, два года.

А. Пичугин

— Да, здравствуйте, Леонид Петрович.

Л. Решетников

— Здравствуйте.

А. Пичугин

— Вы общались с владыкой Алексием — поправьте меня, если я ошибаюсь, — на протяжении почти 20 лет? 19 лет?

Л. Решетников

— 19 лет.

А. Пичугин

— Это очень большой отрезок времени и в жизни нашей страны, и в жизни Церкви. И Вы, и он были свидетелями всего этого времени. А как произошло Ваше знакомство и где?

Л. Решетников

— Знакомство произошло, в общем-то, необычным путем. Я работал в Болгарии, и с визитом приехал святейший патриарх Алексий. И в составе делегации был как раз архимандрит Алексий Фролов. Я его не знал и не знал о его существовании вообще — просто встречал по просьбе посла делегацию вместе с Александром Алексеевичем Авдеевым. Встретив делегацию, мы поехали в Рыльский монастырь, где болгарский патриарх давал прием — сразу же. Так начался визит в Рыльском монастыре — помолились у мощей святого преподобного Иоанна Рыльского, и когда садились за столы, я обратил внимание, что напротив меня стоит карточка епископа Евгения (в скобках — Решетникова). Я, конечно, к нему подошел и подумал, что вот какой-то особый знак — два Решетникова. Я тогда искал себе духовного наставника, потому что я был таким неофитом, четвертый или пятый год в Церкви, и мне хотелось вернуться в Москву, уже имея какого-нибудь руководителя. Но как-то сели мы за стол, и, вроде бы, разговор особо не получается. На наискосок сидел вот архимандрит Алексий и внимательно на меня смотрел своими большими голубыми глазами. И потом меня спрашивает: «Я вижу, Вы воцерковленный человек?» Я говорю: «Да». — «И у Вас духовный наставник есть?» Я так немножко сосредоточился и говорю: «Ну, здесь есть игуменья одного монастыря — игуменья Серафима». Он говорит: «Мы о ней много слышали. Но Вы, — говорит, — молодой человек, совершаете подвиг». Я говорю: «Какой подвиг?» Я-то и не очень-то молодым уже был — мне было, по-моему, 42 или 43, но, может быть, так выглядел. «Какой подвиг?» — «Ну, как — ездите... Современный молодой человек ездит в монастырь к духовному наставнику». Я говорю: «Ну, что тут ездить? Тут на окраине Софии на машине 20 минут». Он говорит: «Нет, я тоже, когда был молодым, ездил из Москвы к духовному наставнику в Белгородскую область, в село Ракитное». И тут у меня аж мурашки по коже побежали, потому что это родное село моего отца.

Л. Горская

— Ого! Совпадение!

Л. Решетников

— Да. Ну, и я сразу же, так как всю жизнь проработал в аналитической службе разведки, понял, что совпадения такого быть не может — тысяча сел, и тут вот...

Л. Горская

— А что же это?

Л. Решетников

— И вот это село... (Смеется.) И, Вы знаете, прошло много лет потом. Вот это наше знакомство... Я говорю: «Это родное село моего отца». Он говорит: «Подойдите после трапезы ко мне, мы поговорим». Так вот, прошло лет семь или восемь, и я прочитал книжечку про Серафима Тяпочкина, местночтимого святого. который лежит там, в селе Ракитном, и служил в той церкви, где когда-то крестился мой отец в 1910 году. И я там прочитал — там такая запись в этой книжечке о Серафиме Тяпочкине, что иногда в Ракитное приезжал и будущий епископ Алексий Фролов, который ездил к своему наставнику, духовному наставнику, в село Покровка Белгородской области. Я знаю, что это 30 километров. И я это прочитал, и как-то мы пили чай у владыки, я говорю: «Владыка, Вы помните, как мы познакомились?» Он говорит: «Как сейчас помню». — «Так Вы мне сказали, что ездили в село Ракитное к духовному наставнику. А я прочитал, что в Покровку». Он говорит: «Знаешь, Леонид, правда, я ездил в Покровку и хотел тебе это сказать, но вдруг произнес «Ракитное». Хотел себя поправить, но внутренний голос какой-то мне сказал: «Не поправляй! Ты сказал правильно!»

Л. Горская

— Ничего себе!

Л. Решетников

— Вот такой у нас был... (Смеется.)

А. Пичугин

— Бывает и такое, да.

Л. Решетников

— Бывает и такое. И вот, знаете, мы... После трапезы я подошел к нему. Все пошли уже почивать. И мы ходили в течение четырех часов вокруг храма, где лежат мощи преподобного Иоанна Рыльского, и разговаривали, разговаривали. И он меня взял так за сердце — это был первый мой контакт со священником, который со мной не говорил на политические темы. Мне тогда уже... много лет службы в разведке, и я как-то не хотел, чтобы духовное лицо расспрашивало меня о политике, говорило или давало указания. И вдруг разговор пошел совершенно на другие темы. Разговор пошел обо мне — обо мне, о моем сердце, о моем поведении, о моих взглядах. И он меня так захватил — может быть... Вот Господь, на мой взгляд, посылает людей... ну, Вы сами понимаете — 20-25 лет на такой работе... Все время какие-то политические дела, какие-то такие... И хочется, и сердце просит... И вдруг появляется человек — неожиданно, абсолютно неожиданно — и начинает говорить на те темы, которые никто с тобой не затрагивал.

А. Пичугин

— Но тут еще хочется спросить, конечно, как Вы, будучи на службе, тем более, во внешней разведке, вообще пришли в Церковь. Вы же были, я думаю, «глубоко верующим советским человеком»?

Л. Решетников

— Ну да, хорошая формулировка. (Смеется.) Советским был человеком до середины 80-х годов. Меня сильно исправила моя служебная командировка в Югославию в 1979-1983 годах, когда я соприкоснулся — соприкоснулся только — с русскими людьми...

А. Пичугин

— ...эмигрантами.

Л. Решетников

— Эмигрантами, да. Это первое даже поколение я застал еще. Ну, и, конечно, второе поколение. Но так как, вроде бы, я не осознавал, что это меня сильно затронуло, но внутренняя работа была очень большая. Очень большая внутренняя работа. И я, конечно, уже не мог удержаться на вот этих позициях, о которых Вы сказали, — «глубоко верующего советского человека». Очень многое стало открываться, тем более, что я, как историк, продолжал трудиться параллельно — ну, в свободное от работы время. И читать много, и рассуждать, и думать, и все эти разговоры. И потом...

А. Пичугин

— У Вас область научных интересов какая? Или была на тот момент?

Л. Решетников

— Ну, у меня специализация — «История южных и западных славян».

А. Пичугин

— А, ну, как раз Балканы.

Л. Решетников

— Как раз Балканы, я этим занимался. И в то время уже чувствовалось, что заканчивается советская власть — не удержится она, разлагается она. Коммунистов не стало, они исчезли, были члены партии, в том числе.

А. Пичугин

— То есть Вы искали на тот момент какое-то идеологическое обоснование, которое нашли в Церкви, или же это был какой-то именно личный духовный поиск?

Л. Решетников

— Вы знаете, ну, я абсолютно с Вами согласен — начиналось это с поиска идеи. А к чему, раз это все рушится, раз это не выдерживает испытания временем? А что, а какая идея? А в то же врем, знаете, было такое вот настроение — хотелось услышать другие слова. Вот чем меня взяли первые контакты с духовными лицами — и с игуменьей Серафимой, святейшей княгиней Ольгой Андреевной Ливен, 1991 год? Я уже тогда в Церковь начал ходить.

А. Пичугин

— Она же — игуменья Серафима?

Л. Решетников

— Она же игуменья Серафима. Вот слова о другом. Вот, понимаете... Опять я хочу сказать, что вот эти политические страсти, размышления — куда идет страна, как мы будем жить, что будет с Россией... Но, в то же время, что-то хотелось услышать такое, чтобы как бы не на эту тему, понимаете? Вот у меня это — мое личное — не на эту тему. Когда я впервые оказался у матушки Серафимы в монастыре, в княжеском монастыре в Софии (я опять повторяю, я уже ходил в это время в Церковь, но был такой, в общем, — полузахожанин-полуприхожанин, не исповедовался, не причащался, а ходил и считал, что этого достаточно)... И когда вдруг она заговорила со мной такими фразами сразу же: «Леонид Петрович, запомните: жизнь должна проходить в Церкви, день начинаться — с Бога и заканчиваться Богом», это были, знаете, такие для меня откровения. Может быть, сейчас для верующих людей это не так важно, но тогда — вот 1991 год... И вот «как с Богом, матушка?» — «Как с Богом? Как? Встали утром — сразу подумали о Господе. Сразу помолились, подумали, что Вас ждет впереди, целый день — какие сложности, какие испытания, какие трудности. Помолились по этому поводу попросили. Когда приехали на работу или пришли, то перед каждым сложным делом опять вспомните Бога, опять обратитесь к Нему». Вы знаете, для офицера — я тогда уже полковник был — это было слышать, с одной стороны, странно, а с другой стороны, вот чувствовалось, что за это надо хвататься. Но сами понимаете — 1991 год, все рушится... Во что должен верить?..

А. Пичугин

— А хочется хотя бы за что-то ухватиться.

Л. Решетников

— Конечно! А во что должен верить разведчик? Даже разведчику, находясь за границей, значительно тяжелее, чем человеку, который здесь, в стране, потому что он там вообще в изоляции такой находится — в изоляции и идейной, и духовной, и физической. И лишнее слово не скажи. Я же там был в лице дипломата и так далее, и куда ни повернись — не скажи! К кому обратиться? И вот она подала вот этот пример — обратиться к Богу. И, Вы знаете, стало легче просто. Мне легче работать стало. Мне легче жить стало. Мне легче руководить стало — я все-таки занимал... Вот отвечать за людей легче стало. Именно вот таким путем. И когда я уже оказался с владыкой, будущим владыкой — он был еще тогда отец Алексий...

А. Пичугин

— ...архимандрит...

Л. Решетников

— ...архимандрит, да, ведь это стало темной всех наших постоянных бесед, всех наших разговоров. Как я, человек такой профессии и такой — ну, не будем говорить высоко, — но достигший определенных высот, как я должен чувствовать Бога, как я должен к Нему обращаться, как Бог должен отражаться в моей деятельности, как Вера должна отражаться в моей деятельности. Это было просто иногда очень спасительно. Очень корректирующая жизнь вещь. Владыка умел говорить так, как будто я ему уже все рассказал и я ему уже задал вопросы. Я только пришел, сел напротив него за чашкой чая, а он мне начинает говорить. Я готовился, десяток вопросов подготовил — он сам. Я ему практически не успевал ничего задать — он сам начинал говорить. И говорил всегда очень... У него был, знаете, язык очень такой четкий, логичный, без лишних слов, без красивостей. В то же время он был красивый, по содержанию очень красивый. И в нем чувствовалась большая любовь.

А. Пичугин

— Леонид Решетников, генерал-лейтенант Службы внешней разведки России, директор Российского института стратегических исследований у нас сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». Говорим про архиепископа Алексия Фролова, память которого мы вспоминаем и будем вспоминать завтра, вспоминаем сегодня вечером... Два года, как он ушел из жизни. Но владыка Алексий, тогда архимандрит Алексий... Я так понимаю, что Вас, в первую очередь, он как-то удивил тем, что он, несмотря на то, что жил в России, в Советском Союзе, был тоже по своему мировоззрению человеком далеко не простым, и нельзя его назвать таким простым советским гражданином.

Л. Решетников

— Вот его-то как раз нельзя назвать. У него, знаете, был потрясающий случай. Он заканчивал духовную Академию, и ему в руки попалась вероучительная книжечка, изданная за границей. И он, прочитав эту книжечку (их не одна, есть даже две книжки), поделился с ближайшими своими друзьями, с которыми он учился вместе в Академии. И через две недели его... пришла повестка на Лубянку. И он оказался там. Говорит: «Я шел, мне было страшно. я был выпускник, у меня все шло хорошо, я успешно заканчивал, и вдруг меня вызывают на Лубянку. Захожу в кабинет — сидит, по моим тогда представлениям, очень старый человек (а я сейчас понимаю, что ему было не больше 50 лет), представился полковником. Не буду называть фамилию…) Он фамилию эту помнил до конца. И говорит: «Ну, Анатолий (звали в миру владыку Алексия), видишь, какое дело — ты распространяешь антисоветскую литературу. За распространение антисоветской литературы тебе грозит пять лет. Но мы изучили тебя, посмотрели: ты патриот, ты любишь свою страну, любишь Россию. И мы тебя просим помогать нам защищать интересы нашей Родины. Ну, не важно, что ты не согласен с коммунистической идеологией, мы это тоже знаем. Важно, что ты любишь Советский Союз, нашу Родину». На что владыка говорит: «Я у него спрашиваю: «А если нет?» — «А если нет, то пять лет». Пять лет? Мне, говорит, стало просто страшно. Как — все напрасно? Я так пробивался к вере, так шел, сложный такой путь, и, вроде бы, всего достиг, и вдруг такое вот, такая ситуация. Я понимаю, что кто-то из товарищей меня в те годы...

А. Пичугин

— ...сдал.

Л. Решетников

— ...сдал.

Л. Горская

— Но тоже интересный момент: он же показывал студентам Московской духовной Академии, насколько я понимаю, да?

Л. Решетников

— Да-да, одному из...

Л. Горская

— А, то есть даже не многим, а...

Л. Решетников

— Да, три человека. И, говорит, у меня... Он говорит: «Ничего тут такого — ну, подпишешь — «согласен», будешь нам помогать. А так — служи и верь Богу, все нормально, нет никаких проблем».

Л. Горская

— Ненавязчивая вербовка.

Л. Решетников

— Да. «И мне так хотелось, — говорит, — я так, говорит... Меня аж пот прошиб, — говорит. — Ну, я от страха думаю — ну чего, подписывать? А потом подумал: нет, не буду. Не буду, и все. И я говорю: «Не буду». — «Ты хорошо подумал?» — «Хорошо». — «Но учти: пять лет». Я, говорит, не буду. «Хорошо, я тебе подписываю повестку — иди». Я, говорит, на трясущихся ногах, но все равно...

Л. Горская

— Ну, еще бы!

Л. Решетников

— Выхожу — и вдруг он встает и идет за мной. Выходит за мной, вышли в коридор, и вдруг он меня обнимает и говорит: «Вот что, Толя, если ты встал на этот путь, то стой до конца. Если свернешь — будет хуже». И я почувствовал, что человек это говорит с большой симпатией ко мне. И я, говорит, ему говорю: «Так кому же верить?» — ну, намекая на то, откуда стало им известно. Ближайшие друзья. Он меня опять обнял, второй раз прижал к себе и говорит: «Богу, сынок, Богу». И подтолкнул. И я пошел, говорит, по коридору.

А. Пичугин

— И никто его с тех пор не трогал?

Л. Решетников

— Ну, его оставили в дьяконах, 10 лет невыездным сделали. Ректор сделал ему внушение. Он священником, иеромонахом стал через 10 лет только, был иеродиаконом и никуда не выезжал. Вот с приходом патриарха Алексия все это изменилось. Но тогда менялось все. Но он говорит: «Я этому человеку признателен до сих пор. Он меня просто укрепил в моем решении, в моей решимости идти этим путем». Поэтому он был и необыкновенный человек, и необыкновенные люди... Господь же через разных людей действует. Вот через полковника тогда КГБ вот такая ситуация редчайшая... Я власти из этой системы вышел — я таких случаев...

Л. Горская

— Да, из области фантастики как будто.

Л. Решетников

— Да. Но это шло с фамилией, и, говорит, «он меня... я все время молюсь, поминаю его, не знаю, что с ним сейчас, но вот...» Вот такая история с владыкой Алексием. Он был... Вы знаете, он не был таким диссидентствующим антисоветчиком, нет. Он был глубоко понимающий, что произошло с нашей страной — в 1917 году, позже, в гражданскую войну. Он хорошо понимал и ответственность тех, кто довел до этой ситуации, и ответственность тех, кто этой ситуацией воспользовался. То есть у него... Вообще, во владыке вот это преобладало — вот этот вот царский путь: ни влево, ни вправо, ни в какой ни либерализм, ни радикализм, а вот такой выверенный, умеренный — в хорошем смысле умеренный — такой путь, и такой взгляд, и такой вот анализ, и такие рассуждения. Он не был ригористом, не был ортодоксом. В то же время он не любил такое легкомысленное отношение и к посту, и к молитве, и к службе церковной. Вы знаете, у него же церковная служба — это был образец церковной службы, и в Новоспасском монастыре, и в Костроме. И я был свидетелем — когда он приехал в Кострому, он немножко так дисциплинировал всю эту службу и придал ей... Он очень любил красивую службу, читал... Ведь каждое слово, когда он читал Евангелие, было понятно. Знаете, часто бывает и непонятно.

Л. Горская

— До сих пор очень часто бывает непонятно.

Л. Решетников

— Непонятно, да. Он читал так, что понятно. Иногда, когда какой-нибудь дьякон увлекался и пускал рулады, то был свидетелем я и когда дьякон получал замечания после службы, а то и во время службы делалось замечание: «Отец, ты для кого — для себя это или для людей? Если для людей, им непонятно, что ты после этих рулад, какие... Они слова просто не различают!» То есть он очень... Говорит: «Мы, когда служим, должны все время иметь в виду, что мы молимся соборно, что люди вместе с тобой молятся. А чтобы они вместе с тобой молились, ты должен так молиться, чтобы это было и понятно, и действовало на людей». И, Вы знаете, я с ним был в 2010 году на Афоне, в Пантелеймоновом монастыре — его направил туда патриарх в связи с престольным праздником. Ну, вот была служба, 12 часов она шла, я трижды уходил в келью, отдыхал, потом возвращался. Жара была — помните, тогда все горело...

А. Пичугин

— Да, на Афоне тоже было жарко?

Л. Решетников

— Ну, жара была немыслимая. Большинство монахов стояли вне храма, у открытых окошек. Владыка простоял все время на клиросе. Он сказал: «Пусть служит местное руководство — иеромонах и архимандриты. Я буду...» Он все время пел и читал, пел и читал, как рядовой...

А. Пичугин

— Он хорошо пел, да?

Л. Решетников

— Голос замечательный! Он же пел в хоре Троице-Сергиевой лавры, в хоре Духовной Академии. Голос у него был замечательный, баритон.

Л. Горская

— А, то есть он... А он пел в хоре под управлением архимандрита Матвея Мурмуля?

Л. Решетников

— Да, он его очень любил, он всегда о нем рассказывал. Это был такой герой его рассказов...

Л. Горская

— Это замечательно.

Л. Решетников

— ...и таких очень добрых рассказов о нем. И я, например, не был знаком с ним, с Мурмулем, но, по рассказам владыки, он как бы мой хороший знакомый.

Л. Горская

— Архимандрит Матвей — ну он действительно тоже легендарный.

Л. Решетников

— Легендарный, да-да. И, Вы знаете, вот он постоял эти 12 часов на клиросе — у него сгорели два клобука. Просто их от пота, от всего — это, конечно... Такая была жара...

Л. Горская

— Это как?

Л. Решетников

— Мы их выбросили просто. Они развалились!

Л. Горская

— Ничего себе!

Л. Решетников

— Он пел и читал. Их было человек шесть-семь монахов, которые держались в храме. Все остальные, в том числе и я, выходили все время или стояли у окошка.

А. Пичугин

— Но у него еще не было признаков болезни, когда Вы ездили?

Л. Решетников

— Ну, он же тщательно все скрывал, не подавал виду никогда, что у него что-то болит. Старался об этом не говорить никогда, до последнего момента. Мы знали, что у него воспаление легких — ну, часто на него налетала эта болезнь. А так он до последнего... Вы знаете, он когда уходил, он приехал в Москву из Костромы и остановился у меня. Это было его последнее пребывание в миру. Мы поужинали. Он очень любил пироги с капустой, которые жена моя пекла. Она всегда это делала к его приезду — пирог. Мы посидели, поговорили, утром пообщались. И я говорю: «Владыка, Вы же в какую больницу хоть ложитесь?» Он не говорит, куда ложится. Он сидит у меня, уходит в больницу и не говорит, куда. Я не мог понять, куда он ложится. Я же только когда он уехал, через часа три, узнал, что он на Каширке. Мне водитель потом перезвонил.

Л. Горская

— В онкологическом центре?

Л. Решетников

— В онкологическом центре. Он уходил — я ставил четки. И я заметил, что он демонстративно — ну, как — не демонстративно, а просто взял и положил четки.

Л. Горская

— Ну, то есть не то, чтобы случайно забыл.

Л. Решетников

— Да. И ушел. Жена бежит: «Леонид, Леонид, владыка забыл четки». Я говорю: «Он не забыл». Я понял, что что-то очень серьезное. Вот до последней минуты. И потом, так как с водителем были очень хорошие всегда отношения, он мне позвонил и говорит: «Леонид Петрович, он на Каширке, в онкологии». Так что до последней минуты никто не мог предположить, что речь идет о столь серьезном заболевании, — так он стоически выдерживал все это. Еще Вам хочу рассказать такой интересный случай для Вас и для радиослушателей. Ведь когда он приехал в Кострому, возглавил епархию, то епархиальное здание находилось на территории женского монастыря. Оно и сейчас там находится. И для него, проведшего всю сознательную жизнь в мужском монастыре, это было, конечно, испытание.

Л. Горская

— Испытание.

Л. Решетников

— Испытание той любовью и вниманием, которыми игуменьи, матушки и сестры проявляли к владыке. Просто он иногда говорил: «Леонид, я не знаю, что делать». Мы сидим, например, на скамеечке, разговариваем — вдруг видим, появляется монахиня с подносом. Поднос закрыт чем-то, и несут. Он говорит: «Все, несут. Что делать?» (Смеется.) Я говорю: «Надо бежать». Он говорит: «Бежим!» Мы огибаем здание и садимся с другой стороны. Сели.

А. Пичугин

— Несут!

Л. Решетников

— Несут, да! Только с другой стороны! (Смеется.) То есть он так это... Он понимал и к ним очень тепло относился, но мне все время говорил: «Так, скорее, мне сделают эти покои, и я переберусь в Ипатьев». В Ипатьев, в Ипатьев, в Ипатьев! Вот когда он оказался в мужском монастыре, в привычном месте... И мы все это прекрасно понимаем — ну, всю жизнь в мужском монастыре, будучи уже владыкой, будучи уже архиепископом, он все равно жил в мужском монастыре. И вот он говорит: «Ну вот, я попал в Рай», когда он оказался в Ипатьевском монастыре. Я скажу, что для меня вот — ну, может быть, потому, что я офицер, у меня особо вызывало вот такое восхищение — он очень много молился. То есть в молитве он проводил значительную часть дня, судя по всему, вечера и ночи. Спал он мало. Он очень много молился. И когда вот я к нему обращался с каким-нибудь вопросом, он очень редко отвечал сразу. Ну, не с каким-нибудь, а таким вопросом очень важным. Он очень редко сразу отвечал. Однажды он моему хорошему другу, болгарину, ответил через полгода. Вот он не знал ответа. Ответ был связан с духовным таким вопросом, с одним литературным произведением, которое очень популярно в Болгарии, считается чуть ли не классикой, а вопрос действительно — не так просто дать ответ. И, казалось бы, этот мой друг стал говорить: «Ну, владыка что-то, видно, не знает, как отвечать на этот вопрос». И через полгода он сам позвонил Николаю туда, в Софию, и говорит: «Николай, а все-таки вот так!» Представляете? То есть... И я, когда обращался к нему с чем-то очень серьезным, он или делал большую паузу и уходил в себя, или же, сделав эту паузу (и я, понимая, что он молится...) говорил: «Ты знаешь, я тебе потом скажу». И иногда это «потом» было через день, через два, через три. И, конечно, очень многие духовные чада различных священников, духовных лиц рассказывают о прозорливости того или иного батюшки. У владыки этот дар Господь ему... периодически он проявлялся. Но он тоже иногда рассказывал так: «Вот, Леонид, у меня есть один знакомый старец (и я вдруг понимаю, что он о себе рассказывает), вот о нем говорят, что он прозорливец. А ведь как это происходит? Он мне сам рассказывал: «Вот приходит ко мне человек, начинает что-то спрашивать, и вдруг неожиданно у меня в голове появляются ответы». И эти ответы — он понимает, что надо этому человеку сказать. А другой человек приходит, начинает со старцем разговаривать — а у него ничего нет. Он говорит о погоде, он говорит о каких-то службах — ну нет, просто нет ничего. И этот человек уходит и говорит: «Ну вот, придумали легенду — «прозорливец»! А он только о погоде и говорит!» То есть он пытался мне объяснить, что этот механизм, в осуществлением-то, не зависит, собственно, от старца, от него. Как Господь решит. Решит — он раскрывает, не решит — не раскрывает.

А. Пичугин

— Леонид Решетников, генерал-лейтенант службы внешней разведки России, директор Института стратегических исследований, кандидат исторических наук, сегодня в гостях у программы «Светлый вечер». Говорим про архиепископа Алексия Фролова, которого мы будем вспоминать завтра, но вспоминаем сегодня вечером. Завтра два года со дня его смерти. В этой студии также Лиза Горская, я — Алексей Пичугин, и через минуту сюда вернемся. Не переключайтесь.

Л. Горская

— Снова в эфире программа «Светлый вечер». С Вами в студии Алексей Пичугин и я, Лиза Горская. У нас в гостях Леонид Петрович Решетников, генерал-лейтенант службы внешней разведки России, историк. И мы говорим...

А. Пичугин

— ...вспоминаем владыку Алексия Фролова, со дня смерти которого два года прошло. И как раз вопрос: Вы, наверняка, знаете... Может быть, наши слушатели — кто-то слышал, кто-то, может быть, был знаком с владыкой Алексеем, а кто-то с Ваших слов заинтересовался: завтра, наверняка, будут какие-то памятные мероприятия — и церковные, и околоцерковные? Если знаете, расскажите, пожалуйста.

Л. Решетников

— Ну, насколько я знаю, в Новоспасском монастыре после Всенощной будет молебен и панихида. Будет панихида на его могиле. Поэтому, я думаю, соберется много духовных чад. Когда мы его провожали в последний путь, было около тысячи человек. Мы многие его любили. Когда он уехал в Кострому, ведь за ним уехало несколько десятков человек, которые там обосновались, в Костроме.

Л. Горская

— Просто переехали, да?

Л. Решетников

— Просто переехали туда.

А. Пичугин

— А именно после всенощной будет, не после литургии?

Л. Решетников

— Насколько я знаю, я, чтобы не путать...

А. Пичугин

— Я думаю, на сайте Новоспасской обители надо посмотреть, да.

Л. Решетников

— Надо посмотреть, да.

А. Пичугин

— Кстати, про Новоспасский монастырь. Ведь возрождение монастыря началось тоже с тогда еще архимандрита Алексия. Но что самое интересное — Новоспасский монастырь — один из множества столичных монастырей, но именно этот комплекс сохранился наиболее полно — в центре города, недалеко от Таганки. Вы участвовали, на Ваших глазах происходило возрождение с самого начала. Расскажите о том, как это происходило и что же это за место такое, чем оно так важно.

Л. Решетников

— Ну, я появился в монастыре в конце 1994 года. Уже три года как монастырь был передан Русской Православной церкви, и уже архимандрит тогда Алексий начал эту работу по возрождению монастыря. Монастырь — домовый Романовский монастырь. Все Романовы до первого царя там погребались, там похоронены, и там же потом были перенесены и останки Великого князя Сергея Александровича. Владыка очень любил семью Романовых. Очень любил семью Романовых, и последнего государя — он понимал его. И не только понимал — он передавал свое понимание его духовного подвига. И очень много собирал... И у него был такой маленький музей, посвященный святой преподобной Елизавете Романовой...

Л. Горская

— Преподобной мученице, да?

Л. Решетников

— Преподобной мученице Елизавете, и самому убиенному князю Сергию Александровичу.

А. Пичугин

— Я, прошу прощения, Вас прерву... Я посмотрел: 3 декабря в Новоспасском монастыре (если, дорогие слушатели, кто-то заинтересуется) будут совершаться панихиды — то есть не одна, а несколько в течение, видимо, всего дня, какое-то количество. Вот первая будет после литургии — время не указано, но я думаю, что литургия часов в 10-11 закончится, и после нее начнутся уже эти панихиды.

Л. Решетников

— И монастырь этот возрождался, знаете, тоже по... как считал владыка. Владыка говорил: «Не надо все время ставить во главу угла кирпич, не надо биться за стены. Давайте сначала возрождаться духовно. Давайте будем возрождаться все вместе, а потом уже постепенно, постепенно будет возрождаться и сам монастырь. Ведь монастырь — не ради монастыря, а монастырь — ради тех насельников, которые там, и тех верующих, которые к нему приходят. И я последнее время при владыке возглавлял попечительский совет Новоспасского монастыря. Конечно, было большое дело — это росписи XVI века, их надо было восстанавливать. Это очень дорогостоящее мероприятие. Но, кроме этого — кроме ремонта, восстановления, — ведь проводилась огромная другая работа. У нас побывала и глава Алексия, человека Божьего из Греции, это первый раз глава покинула территорию лавры на Пелопоннесе.

А. Пичугин

— Это в Новоспасском, да?

Л. Решетников

— В Новоспасском монастыре. Тогда это еще не было так распространено — приезд мощей, как говорится. Это 1997 год. И частица Креста Господня, и святой мученик Созонт. Много таких духовных мероприятий, из духовной области проводилось. Мы собирали средства для болящих, для больных монахов, для поддержки детей. Владыка очень большое внимание уделял издательской деятельности издательства Новоспасского монастыря. Все это разворачивалось... Не только все-таки вот стены, как у нас часто бывает — давайте сейчас все в строительство бросим... И иногда даже слышались упреки, что вот медленно идет кирпичное дело. Медленно, медленно, но когда владыка уехал, монастырь был практически в полном порядке, с точки зрения кирпича, с точки зрения стен. Ну, были там еще какие-то проблемы — он сейчас украшается и дальше...

А. Пичугин

— А много? Вот ведь я упомянул не зря, что после советской власти комплекс Новоспасского монастыря был наиболее полно сохранившимся. Поэтому много было работы для того, чтобы церковную жизнь налаживать?

Л. Решетников

— Ну, смотрите, что сохранилось. Конечно, Преображенский храм сам по себе, центральный храм в монастыре, сохранился, потому что там был архив НКВД. И сохранился даже иконостас. Ну, росписи очень сильно пострадали, и работы было много, и это было очень дорогостояще. Храм Покровский — он практически не сохранился. У него стены сохранились, все остальное надо было делать заново, то есть с нуля начинать. Разрушенные башни, провалы в стенах монастыря — все это было. Келий не было, все жили очень скученно. Первое время жили прямо в церкви монахи.

А. Пичугин

— Ну, это как часто бывает — за внешним лоском (центр Москвы, конечно, реставрировали) внутри полное запустение. Часто встречается.

Л. Решетников

— С колокольней вот этой знаменитой, огромной колокольней тоже были проблемы — она была в таком полуразрушенном состоянии. Так что работы было достаточно, и средств нужно было достать немало. Ну, и эта работа активно велась, и можно сказать, что владыка, когда покинул уже Новоспасский монастырь (он, будучи викарным епископом патриарха, оставался наместником монастыря), можно сказать, что монастырь был передан в другие руки в хорошем состоянии. И нынешний наместник...

А. Пичугин

— ...Савва...

Л. Решетников

— ...да, об этом неоднократно говорил, хотя тоже очень много сейчас делает для дальнейшего развития монастыря. Но он много раз об этом говорил — о вкладе владыки и в строительную деятельность.

А. Пичугин

— Я знаю совершенно необычного помощника владыки Алексея — отец Геннадий Кузнецов, протодиакон Новоспасского монастыря...

Л. Решетников

— Да, да.

А. Пичугин

— Его, как нынешний наместник, епископ Савва подчеркивает всегда, на всех своих служениях... Я как-то присутствовал на одном мероприятии, когда после службы он специально подчеркнул, что, «давайте, братья и сестры, будем помнить и молиться именно об отце Геннадии, потому что он у нас в Москве чуть ли не единственный такой вот необычный».

Л. Решетников

— Ну, протодиакон такой любимый был всеми нами, и сейчас ему, в общем-то... уже в солидном возрасте, но он продолжает служить, ездить...

А. Пичугин

— Он продолжает ездить, да, везде.

Л. Решетников

— Да, так что служит очень и очень активно.

Л. Горская

— Леонид Петрович, Вы, когда говорили о своем общении с владыкой Алексеем, сказали такую фразу, что от него исходили какие-то корректирующие жизнь вещи. Вот мне очень понравилась, во-первых, эта формулировка — «корректирующие жизнь вещи». Я приблизительно представляю, но все-таки хотела бы у Вас уточнить, что это могли бы быть за вещи?

Л. Решетников

— Я самое невинное расскажу, потому что остальные как-то — это личные такие вещи, но самые невинные...

Л. Горская

— Ну, понятно, да.

Л. Решетников

— Он как-то мне говорит: «Леонид, вот ты слишком ироничен в общении с людьми. Ирония часто свидетельствует о внутренней гордыне человека. Поэтому когда ты так теряешь чувство меры и начинаешь иронизировать или над близкими, или над достаточно близкими людьми, у тебя и внешне это выглядит как чувство превосходства твоего, и сам ты как бы подпитываешь это чувство превосходства. Прежде, чем сыронизировать по поводу того или иного твоего товарища, ты думай, прежде всего, о себе. Тогда это чувство у тебя не будет перерастать в чувство превосходства, чувство гордыни». Ну, такое замечание — я говорю, самое невинное замечание.

Л. Горская

— Вот Вы знаете, удивительно... Я уже со своей стороны хочу сказать, что я за сегодняшний день второй раз слышу подобные рассуждения про чрезмерную иронию — вот тоже, наверное, повод задуматься. Ну, как и Алексей, впрочем.

А. Пичугин

— Да, да!

Л. Горская

— Мы с ним вместе первые слышали...

Л. Решетников

— Ну, вот таких корректировок было много. Но были и более глубокие, конечно, разговоры.

А. Пичугин

— Но поневоле начинаешь задумываться и как-то к себе это примерять, на самом деле, потому что... А тут, наверное, многие про себя могут сказать, что действительно, по отношению к другим людям проявляется порой чрезмерная ирония. А как это влияет и почему происходит — вот тут вопрос.

Л. Решетников

— Ну, это все от нашего интеллектуального труда — такой негативный продукт, я считаю.

Л. Горская

— Побочный эффект?

Л. Решетников

— Побочный эффект, да, появляется.

Л. Горская

— Осложнение (нрзб.).

Л. Решетников

— А мы на него как-то не обращаем внимания — это уже стиль нашего такого разговора.

Л. Горская

— Ну, так а, может быть, наоборот — «какие мы остроумные, ой-ей-ей!»?

Л. Решетников

— Ну да, да!

А. Пичугин

— «Всегда знаем, что сказать, можем найтись в любой ситуации!»

Л. Решетников

— Да, да, в любой ситуации что-то можем сказать.

А. Пичугин

— Возвращаясь все-таки к владыке Алексию... Я знаю, что он очень много служил по московским приходам и как викарный архиерей, и он много рукополагал... Сам лично знаю людей, которых он рукополагал в священники.

Л. Решетников

— Он очень много служил. И опять хочу сказать — служил так... сердцем. И любил служить, и любил выезжать служить. И всегда выезжал очень скромно. Ну, хор, если он брал хор, обязательно два иподиакона и, желательно, диакон — иеродиакон или диакон. И все. Ну, если кто-то из духовных чад, но они сами по себе. Поэтому он всегда говорил: «Ну, мы выезжаем, мы должны понимать, что тот батюшка, который нас будет принимать, у него средств, возможностей накормить 50-60 человек нет».

А. Пичугин

— Далеко не всегда.

Л. Решетников

— Далеко не всегда, да. Живут они скромно. Поэтому выезжаем скромно. Я много раз в одной машине с ним ездил — и по Костромской губернии, и здесь...

А. Пичугин

— Друзья, напомню, что в гостях у радио «Вера» сегодня Леонид Решетников — историк, кандидат наук, генерал-лейтенант Службы внешней разведки, директор Российского института стратегических исследований. Но говорим мы не об этих интересных тоже, безусловно, вещах, а вспоминаем владыку Алексия, архиепископа Алексия Фролова, два года со дня смерти которого завтра исполняется. Костромская область — это же владыка служил, получается, ведь не только в Москве, а потом, после назначения на Костромскую кафедру, если взглянуть на карту Костромской области, это же гигантский регион, который простирается от Ярославской и — тут вот недалеко от Москвы самые ее окраины — до туда, к Вологодчине уже, на самый-самый Север страны. И, будучи архиереем, владыка Алексий часто ездил по своей епархии?

Л. Решетников

— Часто ездил. Я как-то его спросил: «Вот на Севере городок Шарья — Вы там еще не были?» — «Как это не был? Был». Я говорю: «Сколько?» Он говорит: «400 километров на машине». (Смеется.)

А. Пичугин

— Раньше еще в Костромской области авиация была областная, которая в Шарью как раз летала.

Л. Решетников

— Вот он туда ездил. Я с ним немножко поездил по области. Ну, там, 150-200 километров мы ездили — Чухлома, Галич, вот такие места. Макарьев...

А. Пичугин

— Очень красивые.

Л. Решетников

— Очень красивые, но очень бедные. Это действительно так. И, Вы знаете, владыка приезжал — ну, священник накрывает стол, садимся... Он же сидел не больше 30-40 минут. У некоторых было разочарование. Да и я, подготовленный человек... Он сказал несколько теплых слов, поблагодарил матушку, которая готовила, поблагодарил батюшку, что-то спели — он любил, когда пели, быстро ел — он как солдат...

Л. Горская

— Как в монастыре...

Л. Решетников

— Как солдат — там, бум-бум-бум-бум-бум — и все съел. Ну, не все съел — что-то съел — все. Помолились, братья, поехали. То есть вот этих посиделок за столом он очень не любил. Мы как-то привыкли — у нас любят с батюшками посидеть — поговорить, посидеть, пообсудить... Он этого очень не любил. Он быстро заканчивал все. И даже на трапезах, на которых я бывал, с участием святейшего патриарха — и покойного, и нынешнего патриарха Кирилла, — он быстро исчезал. Подходил... Я могу сказать один случай — я просто слышал, я стоял невдалеке и уже был готов сбежать вместе с ним. (Смеется.) Он подошел и говорит: «Ваше святейшество! (А прошло минут 20 этой трапезы в Храме Христа Спасителя) У меня там вот есть дела в монастыре, я не могу...» Он так, покойный патриарх, посмотрел и говорит: «Эх, владыка, как я Вам завидую! Вы можете уйти!» И он раз-раз — и сбежал. Ну, я за ним. Он не любил. Не любил застолий... Он любил, если собираться, — один-два человека, ну, максимум, три и глубокий долгий разговор. Разговор мог быть долгим — и два, и три часа. Иногда мы приезжали, когда он уж уехал в Кострому, мы приезжали бывшим попечительским советом, человек 15-20, на службу, кто мог, исповедовался, и он тогда нас принимал — вот такой большой коллектив, вел духовную беседу, час-полтора, пили чай и расходились. А так вот он любил такие беседы — с монахом один на один, или со светским человеком — муж, жена...

А. Пичугин

— А он был открыт для паствы? То есть если человек приехал в монастырь, просто приехал и хотел исповедаться именно у наместника, была такая возможность?

Л. Решетников

— Вы знаете, он сам определял. Вот он смотрел, кто-то подходил: «Благословите!» — ну, благословлял и проходил. А вдруг останавливался и говорил: «Пойдем-пойдем-пойдем-пойдем...», обнимал так: «Пошли-пошли-пошли...» Куда пошли? Уходили. Ну, конечно, кто-то от кого-то приходил, просил, чтобы с ним побеседовали. Но у него всегда были люди. Он довольно... Ну, не всегда — неправильно я говорю... Часто были люди. Были люди, которых я не знал, хотя мы были очень близки все эти 19 лет. Не было недели, чтобы я не был у владыки.

А. Пичугин

— Даже когда он в Костроме был?

Л. Решетников

— Ну, в Костроме — мы все время ездили, да. Мы ездили постоянно туда.

А. Пичугин

— С одной стороны, недалеко — 400 километров, с другой стороны, кто-то дальше ездит. С другой стороны, 400 километров!

Л. Решетников

— Ну да, особенно, знаете, у нас начали ремонтировать там дорогу...

А. Пичугин

— Ну, 300.

Л. Решетников

— 360 километров, да. И вот эти ремонты — конечно, они добивают. Так можно за четыре с половиной часа доехать на машине, а так — шесть часов. Ну, ничего, все равно это большая радость была. Приезжаешь, селишься в Ипатьевском монастыре, и потом идет такой лучезарный человек... От него же свет исходил! Это же все знают. От него исходил такой вот — прямо как... Ну, такой вот... лучи такие, светлые лучи от него исходили. Ну, это по-другому не могло быть — если человек по полдня молился, а то и больше, находился все время в молитвенном состоянии. Вы знаете, я могу Вам сказать: когда я исповедовался у него, он всегда заводил здесь, в Новоспасском монастыре — у него такой музейчик был небольшой. Там иконы, вещи, которые принадлежали Сергию Александровичу, преподобной мученице Елизавете, и иконы. И вот начинает он читать молитву, и вдруг иконы начинают издавать звуки. Да, вот так вот: «Трын!» Он один раз мне говорит: «Какая?» Я говорю: «Вот...» А я же сзади стою. И пока он читал молитвы, это могло быть четыре-пять раз. Ну, молитвы понятно какие — перед исповедью. А потом он замолкает, начинаю я говорить — иконы молчат. Он тоже мне говорит какие-то внушения или слова — они тоже молчат, и все. А как только он начинал эту молитву...

Л. Горская

— Разрешительную?

Л. Решетников

— Нет. Ну, перед... Перед начинал молитву, они начинали у него звучать. И это может подтвердить еще десяток его духовных чад. Он не всех там исповедовал, в этом музейчике — это такое было место, где очень близких людей. Но я знаю до десятка человек, которые могут подтвердить, как звучат эти иконы, как у него звучали... И он иногда спрашивал: «Какая?» (Смеется.)

Л. Горская

— А зачем спрашивал?

Л. Решетников

— Ну, ему было интересно, наверное, тоже — какая. Он даже говорил, что однажды в Духовной Академии он всегда проходил мимо иконы, которая стояла на лестничной площадке (большая Богородичная икона), и всегда останавливался перед ней и молился. А один раз...

Л. Горская

— ...не остановился.

Л. Решетников

— ...не остановился, прошел. И в спину услышал вот этот звук, типа треска: «Дрын!» (Смеется.) И, говорит, вернулся в испуге и помолился.

Л. Горская

— (Смеется.) «Ты куда?»

Л. Решетников

— Так что... Он однажды мне подарил одну икону и сказал: «Вот, Леонид, эта икона будет звучать каждый раз, когда ты задумаешь что-нибудь негодное».

Л. Горская

— Вот так вот.

Л. Решетников

— Да. И я ее... Тогда я жил на служебной даче, еще служил. Сейчас я уже не служу в разведке... Я повесил ее над головой, так опрометчиво. Знаете, иногда владыка говорил — мы знали, что надо серьезно относиться, но иногда так вот сказано — и это и забыл. Повесил, лег спать, а она как зазвучала — как гитара так, знаете? «Дрынь!» (Смеется.) И я в панике вскочил с постели и перевесил икону. Надо же все-таки заснуть, а то так не заснешь! Вот такие случаи были, и... Ну, недаром люди тянулись за ним, и не только из-за слова, но и видели, что он получает от Бога какой-то знак, диалог какой-то происходит у него. Мы это чувствовали — что он «в контакте», как сейчас некоторые говорят, да?

А. Пичугин

— Да, спасибо! Наше время истекло. Я только напомню нашим слушателям, что если кто-то хочет вспомнить архиепископа Алексия Фролова, первого наместника Новоспасского монастыря после его открытия в наше время, и Костромского архиерея — завтра два года со дня его смерти, — в Новоспасском монастыре завтра после литургии (ну, это, наверное, часов с 10) будут служиться панихиды на протяжении дня. Так что, если захотите, приходите в Новоспасский монастырь — почти в центре Москвы, недалеко от Таганки, адрес всегда можно найти. Напомню также, что сегодня в гостях в программе «Светлый вечер» был Леонид Решетников — историк, генерал-лейтенант Службы внешней разведки, директор Института стратегических исследований. Спасибо Вам большое за интересный рассказ!

Л. Решетников

— Спасибо!

А. Пичугин

— Лиза Горская...

Л. Горская

— ...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Всего доброго! Будьте здоровы!